Участие Британии в делах центрально-азиатского региона в первой четверти XX в. стало самостоятельным историографическим направлением и продолжает сохранять свою актуальность по мере увеличивающегося объема доступных архивных материалов как британского и российского происхождения, так и отложившихся в хранилищах других стран, имевших непосредственное отношение к событиям в регионе. Независимые государственные образования в Центральной Азии в виде Бухарского эмирата и Хорезмского государства (Хивинского ханства), являвшихся автономиями в составе Российской империи, просуществовали недолго – со времени Февральской революции 1917 г. до 1920 г., когда Красной армией в Хиве 2 февраля был свергнут Саид Абдулла-хан, а в Бухаре 2 сентября – Сеид Алим-хан. На протяжении 1917–1920 гг. наблюдалась уникальная ситуация с точки зрения общего политического положения в регионе: наряду с этими государствами в Центральной Азии существовала созданная большевиками и находившаяся под их контролем советская Туркестанская республика – своеобразный плацдарм для развертывания революции на Востоке. Отказ Лондона от дальнейшего военно-политического присутствия в Закаспийской области, длившегося с августа 1918 г. по август 1919 г. и проходившего на фоне боевых действий как в самом регионе, так и в условиях англо-афганской войны (3 мая – 8 августа 1919 г.), был во многом обусловлен ограниченностью ресурсов британской стороны и изменениями, происходившими в регионах Ближнего и Среднего Востока, традиционно входивших в сферу британских интересов¹. Одновременно серьезные изменения затронули систему международных отношений в целом, что было обусловлено появлением на внешнеполитической арене Советской России, руководство которой стремилось укрепить позиции на Востоке, видя в восточных государствах союзника в борьбе с европейскими державами и, прежде всего, Великобританией. Учитывая колониальные владения последней, в которых усиливались антибританские по своим целям и задачам общественно-политические движения, Лондону необходимо было принять соответствующие меры на внутриимперском уровне и проводить соответствующую внешнюю политику, частью которой было российское направление². Политический курс советского руководства, рассчитывавшего на признание Британией РСФСР и установление столь необходимых для советской стороны торговых отношений с Британией, тем не менее сопровождался негласными, направленными на подрыв английских позиций на Востоке действиями, предпринимавшимися как по линии государственных органов, так и формально не связанного с советскими властями Коммунистического интернационала. В свою очередь, Лондон пытался добиться от советского режима отказа от этого курса в обмен на подписание торгового соглашения. Большевики планировали ликвидировать последние независимые государства Центральной Азии в виде Бухары и Хивы, что и удалось им сделать с опорой на местные реформаторские силы в лице младохивинского и младобухарского движений, созданных частью местных джадидов³. Вскоре стало ясно, что планы большевиков не предусматривали существование неподконтрольных им государственных образований, и начавшееся в регионе повстанческое движение превратилось в серьезную угрозу советской власти в регионе. В этой связи была сделана ставка на бежавших из Европы отдельных деятелей младотурецкого движения, разделявших пантюркситские и панисламистские взгляды, в частности, Энвер-пашу⁴ и Джемаля-пашу⁵, в свое время осужденных за военные преступления и геноцид армян в Османской империи и бежавших в Россию, где большевистское руководство намеревалось их использовать в своих интересах на Востоке. Осенью 1921 г. для ликвидации антибольшевистского движения в Центральную Азию из Москвы был направлен Энвер-паша, которому предстояло заручиться поддержкой «мусульманских масс» в борьбе против разворачивавшегося басмаческого движения. Однако расчет советского руководства оказался ошибочным: Энвер-паша перешел на сторону восставших и попытался взять движение под свой контроль. Более того, в руководстве созданной 8 октября 1920 г. Бухарской Народной Советской Республике (БНСР) образовалась группа лиц, недовольная действиями РСФСР, которая признавала независимость нового государства только на бумаге. В декабре 1921 г. глава БНСР Усман Ходжаев, а также ряд назиров (министров) перешли на сторону басмаческого движения. На этом фоне усилилась активность Афганистана в Центральной Азии, стремившегося усилить здесь свое влияние и при определенных условиях покровительствовать формально признанным независимым государствам – Хорезмской Народной Советской Республике и особенно БНСР. Британская сторона была серьезно обеспокоена, так как происходившее могло негативно повлиять на ситуацию в британской Индии, имевшей общие границы с Афганистаном – буферным государством между британскими владениями и становившейся советской Центральной Азией.

В этой связи любые события, связанные с Бухарой, включая судьбу ее бывшего эмира Сеид Алим-хана, а также действия соседних с ней государств, прежде всего Афганистана, находились в центре внимания британской администрации Индии, в чью зону ответственности входили взаимоотношения со странами региона.

Тем временем ситуация в бывшем бухарском эмирате свидетельствовала о расширении повстанческого антисоветского движения. По линии Разведывательного бюро Северо-Западной пограничной провинции, находившегося в Пешаваре, в первой половине февраля 1922 г. британская администрация получила сведения о распространившихся слухах относительно возвращения бухарского эмира в связи с тем, что «большевики и джадиды потерпели серьезное поражение от контрреволюционных сил, которые ныне заняли все горную часть Гиссарской области»⁶. Это могло серьезно повлиять на расстановку сил в бывшей российской Центральной Азии и приграничных территориях соседних с ней государств. Поэтому от решения «бухарского» вопроса зависела дальнейшая судьба большого региона, что, разумеется, понимали все участники борьбы за влияние в нем. Находившийся в Кабуле глава британской миссии в ранге министра⁷<em> </em>– подполковник Ф.Г. Хамфрис – сообщал в специальном письме от 21 марта 1922 г. в Департамент по международным и политическим делам британской администрации Индии о состоявшейся в среду (т.е. 15 марта) продолжительной и весьма откровенной беседе с афганским эмиром Амануллой-ханом⁸.

Кабульский правитель сообщил собеседнику две свои неотложные просьбы, неизвестные, как он особо отметил, главе афганского МИД М. Тарзи, одна из которых касалась публичного признания британским правительством независимости Бухары и Хивы. Серьезность этого шага была очевидна для британской стороны, учитывавшей внутриполитические процессы в Центральной Азии и события, происходившие в регионе, а также ее взаимоотношения как с Афганистаном, так и советской Россией. секретарь по иностранным делам британской администрации Индии Д. Брэй, ознакомившийся с сообщением подполковника, сделал 1 апреля 1922 г. не оставлявшие сомнений в его отрицательном отношении к этой просьбе пометки: «В каком виде? Республики или эмирата?»⁹

В то же время в конце марта 1922 г. по линии Разведывательного бюро Северо-Западной провинции отмечалось широко распространенное мнение, что кабульский правитель «находился в контакте и контролировал в собственных интересах ситуацию в Бухаре»¹⁰. Помимо этого, как стало известно в бюро, так называемые контрреволюционные силы активно действовали в Фергане, а противостоявшие им республиканские бухарцы не проявляли решительности. Одновременно обращалось внимание на поведение представителя БНСР<em>,</em> который, как сообщалось, находился в хороших отношениях с бывшим эмиром и афганским правителем. Считая Бухару независимой от «большевистского контроля», в бюро отмечали, что «войска, противостоявшие контрреволюционерам или басмачам, как называли их русские, являются большевистскими и ими руководят командиры-большевики»¹¹. Такая оценка во многом соответствовала действительности.

В специальном письме главе Форин офиса лорду Керзону, направленном 30 марта 1922 г. и полученном в Лондоне 24 апреля, Хамфрис сообщал о своей беседе с афганским правителем и о заявлении эмира относительно отправки министра иностранных дел М. Тарзи на время в Джелалабад «поменять атмосферу» и решении взять на себя обязанности министра иностранных дел. Последнее, как следовало из содержавшейся в письме информации, было обусловлено серьезными обстоятельствами. После нескольких наводящих вопросов Амануллы-хана Хамфрису относительно некого тайного послания от британского монарха, а также о степени знакомства подполковника с неким секретным делом, обсуждавшимся афганским эмиром с предыдущим британскими посланником Г. Доббсом, и уклончивых ответов британца, кабульский правитель сообщил достаточно важную информацию. Доббс и эмир обсуждали заключение договора «об исключении России из Афганистана», что было известно Хамфрису, но последующие заявления были для него неожиданными, так как о деталях не был осведомлен даже глава афганского МИД М. Тарзи¹². «В Восточной Бухаре существовала сильная партия, которая уже боролась за полное признание независимости своей страны. Эта партия не смогла бы добиться успеха без его (Амануллы-хана. – <em>А.У.</em>) помощи из-за присутствия российских войск в городе Бухара. Он искренне настаивал на публичном признании независимости Бухары и Хивы британским правительством и указал на то, что независимость этих двух государств уже была признана Россией и Афганистаном»¹³. На вопрос Хамфриса относительно смысла британского признания, как писал подполковник, «после некоторого колебания он (Аманулла-хан. – <em>А.У.</em>) ответил, что, по его мнению, это заставит русских эвакуироваться из Бухары и оставить страну в покое. Случай с Хивой, которая находилась далеко от его границ, имел второстепенное значение для Афганистана, но на самом деле был неотделим от… Бухары». Подполковник отметил, что официальные заявления британского правительства в подобных случаях делались ранее только после тщательного обсуждения и принятия решения. В случае Бухары, как отмечал подполковник в беседе с Амануллой-ханом, стоял вопрос, являлась ли она ханством или республикой и на признание британским правительством какого режима рассчитывал эмир¹⁴? Последний был озадачен поставленным вопросом и спросил у своего собеседника, какую форму правления он считал наиболее подходящей. Ответив в свойственной для дипломатов манере, что народ сам должен решать это, Хамфрис, в то же время заметил, что присутствие советских сил в Бухаре означает для иностранцев ее зависимость от России. Сам афганский правитель согласился с ним, заявив, что присутствие Красной армии, терроризирующей население, не может обеспечить свободного волеизъявления народа Восточной Бухары, который мог поддержать как бывшего эмира, так и его сына. Одновременно он сообщил о наличии у него определенных обязательств перед бухарцами и хивинцами, и «он беспокоился о том, чтобы граница с Россией была как можно более ограничена. Фергана на востоке давно боролась за свою независимость; если бы она была получена, а Бухара была очищена от русских, северную границу Афганистана было бы гораздо легче защитить»¹⁵.

Аманулла-хан вновь во время беседы обратился к Хамфрису с прошением о признании британским правительством независимости Бухары и Хивы. Подполковник предупредил, что «если конституция двух государств в действительности не определена, то его просьба не имеет силы»¹⁶. Аманулла-хан «лелеял надежды восстановить в Бухаре бывшего эмира, которого он считает неудобным гостем, и таким образом не только получить поддержку своих собственных подданых, но в целом всего исламского мира, а также обезопасить уязвимую часть границы от угрозы проникновения русских»¹⁷, – к такому выводу пришел британский министр.

Телеграмма аналогичного содержания была направлена Хамфрисом 29 марта 1922 г. заместителю секретаря британского индийского правительства по международным и политическим делам Э.Б. Хоувеллу. Вопрос о признании независимости Бухары и Хивы, как становилось ясно из комментария на этом послании, сделанном британским чиновником, воспринимался им крайне осторожно, и он отмечал, что данное дело так и не продвинулось. Имея в виду, что это было уже повторное обращение из Кабула относительно направления подобной телеграммы в Форин офис, в совместном заключении Военного департамента, Департамента внутренних дел и Департамент Центральной разведки говорилось, что «Правительство Его Величества может найти послание эмира (Афганистана. – <em>А.У.</em>) как представляющее определенный интерес в связи с приближающейся Генуэзской конференцией»¹⁸. В документе оценивалась и позиция афганского правителя: «каковым бы ни было отношение эмира к эмиру Бухары, не трудно обнаружить в его нынешнем действии (призыв британцев признать независимость Бухары и Хивы. – <em>А.У</em><em>.</em>) его собственную заинтересованность в оправдании заявленной политики одобрения и поддержки независимости Бухары»¹⁹. При этом подчеркивалась «пронизанность» этой политики «панисламистским духом» и откровенным расчетом на получение выгод среди мусульман и «создание конфедерации мусульманских государств в Центральной Азии под его руководством», что было особенно важно с учетом британских позиций и интересов на мусульманском Востоке. В случае неудачи реализации плана, отмечалось в анализе, позиции Амануллы-хана ослабевали²⁰.

В заключении следовало, что признание независимости Бухары и Хивы не видится возможным. Но было высказано предложение (с явным намерением показать невозможность вмешательства в бухарско-хивинские дела), в случае необходимости изучения данной темы «сообщить о наших взглядах Правительству Его Величества, перенаправить данную телеграмму в Симлу с материалами, касающимися бухарского эмира», а также сведениями, полученными из Мешхеда и Пешавара о положении дел в Бухаре, Хиве, о Джунаид-хане и о басмаческом движении с центром в Фергане²¹. Замечания Хоувелла на документе свидетельствовала о его двояком отношении к происходящему. С одной стороны, он однозначно отверг отправку этого сообщения как имеющего особый преференциальный статус перед другими. Но в то же время, отметив, что данный вопрос – признание бухарской независимости – не изучался, замсекретаря соглашался с тем, что он выглядел срочным. Его патрон – секретарь по иностранным и политическим делам британской администрации Индии Д. Брэй, наложивший 4 апреля 1922 г. окончательную резолюцию на документ, сообщал о необходимости заняться данным вопросом как в связи с важной телеграммой, полученной из Мешхеда, так и с учетом некого «секретного доклада» начальника Генерального Штаба (британской индийской армии), направленного в Лондон отдельно. Он распорядился переделать проект послания по данной проблеме в «более широком смысле» и передать его Вице-королю Индии Р.Д. Айзексу²².

Новый текст телеграммы, направленной Айзексу в тот же день Брэйем, имел вполне однозначное содержание: в случае признания британской стороной независимости Хивы и Бухары «советское правительство не будет иметь формальных оснований для протестов, так как оно само сделало это»²³. Однако «войска, которые противостоят контрреволюции, являются большевистскими и под командованием большевистских командиров», а советское признание [независимости] носит номинальный характер». В этой связи выражалось согласие с мнением британского посла в Кабуле Хамфрисом о преждевременности признания этих двух государств, но при этом предлагалось объяснить подобное отношение британской стороны отсутствием в обоих образованиях фактических правительств, которые предстояло признать²⁴. В тексте проекта телеграммы обращалось внимание как на полученные из Мешхеда сведения о расширявшемся в Туркестане восстании, что требовало проявлять все большую осторожность, так и на материалы секретного доклада, направленного директору военной разведки, содержавшегося в телеграммах начальника Генерального штаба 30 и 31 марта 1922 г. На основании разрозненных данных в Иностранном департаменте британской администрации Индии приходили к выводу о возможных совместных действиях бывшего бухарского эмира и Энвер-паши с целью поднятия восстания в Туркестане для борьбы против большевиков и о возможной вмешательстве афганской стороны. Целью Амануллы-хана предполагалось восстановление власти свергнутого бухарского эмира и получение Афганистаном «гегемонии над мусульманскими государствами Центральной Азии»²⁵. Не меньшее внимание уделялось собственно планам Энвера-паши, но констатировалась невозможность «определения в настоящий момент, собирается ли Энвер, надеясь на возвращение в Турцию или полагая, что игра в Турции закончена, играть в одиночку, или он действует в соответствии с пантуранскими и панисламскими чувствами, либо он действует в связке с неким широким движением»²⁶.

Таким образом, вопрос о признании независимости Бухары (как и Хивы) британской стороной зависел от комплекса факторов, одним из которых являлась деятельность Энвер-паши. Внимание британских разведывательных служб и дипломатии было сконцентрировано на его фигуре и любая информация о нем, включая публикации в местной прессе, отслеживалась особенно тщательно, вплоть до предоставления отдельных выдержек и полнотекстовых переводов статей из выходивших в регионе газет в подразделения британской администрации Индии. Так, в частности, по линии Разведывательного бюро в Пешаваре в Симлу сообщалось о публикации в афганской газете «Ислах» материалов о борьбе Энвер-паши против большевиков в Восточной Бухаре и осаде его силами Душанбе, в котором находился советский гарнизон²⁷. Одновременно отмечалось, что Усман Ходжаев (Усманходжа Пулатходжаев), Президент Бухарской республики (Председатель ЦИК Советов Бухарской Народной Советской Республики), прибыл в Афганистан со стороны приграничного Мазари-Шарифа вместе с несколькими своими соратниками и получил убежище у правительства Афганистана²⁸. В приводимом переводе статьи сообщалось, что «хотя обе стороны в Бухаре совместно борются за свободу и Советы признали независимость, все еще не понятно, почему большевики сражаются в противоречии со своим договором и против желания жителей до такой степени, что большое число бухарских беженцев эмигрируют ежедневно на афганскую территорию и сообщают об ужасных впечатлениях относительно происходящих там событий»²⁹.

Подобные сведения и досье активно собирались Иностранным департаментом британской администрации Индии и среди соответствующей документации находились как материалы о бывшем эмире Бухары, так и его переписка с обращениями об оказании помощи в период, когда он был в Гиссаре. Важная оперативная информация о ситуации в Бухаре, Хиве, а также о басмаческом движении поступала по линии военной разведки от военного атташе в Мешхеде капитана Дж.Э. Стрэттона. За процессом сбора данных следил лично замсекретаря Департамента по иностранным и политическим делам Э.Б. Хоуэлл, создав «Бухарскую папку». Эта тема продолжала играть достаточно важную роль во афгано-британских отношениях. Полученное 5 апреля 1922 г. в Симле новое письмо от Хамфриса лишний раз свидетельствовало об этом, так как в нем сообщалось о состоявшейся у него беседе с Амануллой-ханом, который обращался к британской стороне с просьбой о признании независимости Бухары и Хивы<em>.</em> В представленном в Департамент 8 апреля 1922 г. совместном анализе этого послания, сделанном Военным департаментом, Департаментом внутренних дел и Управлением разведки отмечалось, что эта беседа откровенно демонстрировала желания и обеспокоенность афганского правителя как по поводу собственно границ его государства, так и относительно «безопасности ханств, в которых он заинтересован»³⁰. Авторы аналитического резюме делали вывод, что при переговорах с Хамфрисом от эмира не ожидалось на тот момент откровений об амбициях последнего доминировать над ханствами, а также о его договоренностях с Энвером-пашой, но выражалось пожелание получить более точную информацию о совместных планах афганского правителя и бывшего бухарского эмира, а также Энвер-паши в деле развертывания движения в регионе³¹.

В аналитической записке трех департаментов британской администрации Индии отмечались серьезные возражения по сути предлагаемой Амануллой-ханом формулы признания: она была аналогична содержавшейся в советско-афганском договоре относительно признания независимости двух ханств, «оставляя на будущее точную форму и статус последних», что «было бы вероятно не приемлемо для Правительства Его Величества»³². Окончательное решение оставалось за Лондоном, куда и следовало передать информацию о предложении афганского эмира. Ответить кабульскому правителю предполагалось в следующей, «рассчитанной на перспективу» форме: «Правительство Его Величества уже официально проводит разграничение между государствами Бухара и Хива и остальной частью российской Средней Азии, и то, что невыполнение правительством России требований, выдвигаемых правительством Его Величества, может со временем дать последнему существенное основание для признания независимости этих государств, имея в виду обеспечение желательности прямых отношений с ними»³³. Однако такая размытая формулировка порождала у авторов определенные сомнения, в связи с чем им «казалось, что нет необходимости [дальнейших] спекуляций как по этому, так и по другим вопросам, поднятым в письме» и они считали представляющим наибольшую ценность вопрос «обеспокоенности эмира относительно более ограниченных контактов с Россией на севере и это должно быть обеспечено до определенной степени на Генуэзской конференции в случае ее окончания с какими-либо положительными и полезными договоренностями с Россией. Можно было бы, однако, добавить, что эмир продолжает надеяться на возможность передачи ему территории Пенджде»³⁴. В своей резолюции на представленном аналитическом резюме Э.Б. Хоуэлл, имея в виду амбиции Амануллы-хана, сослался на опыт Х. Доббса – бывшего британского посла в Кабуле, который вел многомесячные переговоры с афганской стороной после англо-афганской войны, заключив 22 ноября 1921 г. с Афганистаном мирный договор, и, «похоже, имел подлинное понимание образа мыслей эмира»³⁵. Одновременно он отметил, что мнение самого нынешнего британского представителя Хамфриса не ясно и он, Хамфрис, не понимает, что поднятый вопрос является частью упоминавшейся ранее в дипломатической переписке проблемы. Как оценка действий подполковника, так и анализируемая в записке тема привлекли внимание главы Иностранного департамента Д. Брэя, представившего свои мысли в виде комментария 9 апреля 1922 г.: он оправдал позицию Хамфриса незнанием о событиях в Туркестане, тогда как последняя часть беседы с афганским правителем была тесно связана с предварительными вопросами об исключительном договоре и с секретными посланиями короля. Брэй полагал необходимым проинформировать британское правительство относительно данных «предварительных вопросов» (по вопросу особых отношений с Британией)<em> </em>с тем, чтобы «сделать возможным получение просьбы эмира о признании независимости Бухары и Хивы в подобающей форме»³⁶. Брэй не был сторонником взглядов Доббса на характер дальнейших взаимоотношений Британии с Афганистаном, а суть политической линии, которую он собирался проводить по отношению к Кабулу, была им определена достаточно откровенно. Отдав дань проницательности Доббса и отметив, что он «был явно прав, полагая, что эмир (Афганистана. – <em>А.У.</em>) будет форсировать события, хотя, возможно, он сомневался, что сделал бы это, если бы не вмешательство Энвер-паши», глава Иностранного департамента сослался на мнение бывшего британского посла в Кабуле, что необходимо «обратить взгляд эмира на Среднюю Азию, чтобы отвлечь его от Индии»³⁷. Однако задача «перенаправления» интересов кабульского правителя оказывалась в реальных условиях довольно сложной из-за недостаточной осведомленности о подлинном масштабе вовлеченности афганской стороны в центрально-азиатские дела и о имеющихся у нее планах³⁸. Брэй считал, что, если Аманулла-хан «попытается и потерпит неудачу, и возникнет опасность для Афганистана, мы (британцы. – <em>А.У.</em>) сами будем свободны от ответственности; эмир будет сам для себя Франкенштейном»³⁹. Однако при положительных результатах и возникновении опасности для Индии, как полагал секретарь, британская сторона оказалась бы не причастна к подобному развитию событий. Он также выражал сожаление о задержке с прибытием британского представителя в Кабул, что «помешало нам дать эмиру совет и предупреждение, за которые мы выступали в глубине души»⁴⁰.

Сложность складывавшейся в бывшей российской Центральной Азии ситуации превращала вопрос признания независимости Бухары и Хивы (последнее занимало меньшее место в британских планах) фактически в особое направление британской политики в Центральной Азии. Точка зрения Д. Брэя на характер дальнейших действий Британии получила дополнительные аргументы благодаря письму Хамфриса от 15 апреля 1922 г., в котором сообщалось: «Эмир вцепился в бухарский пирог», в то время как советский представитель в Кабуле Ф. Раскольников высказывал «обеспокоенность деликатностью русско-афганских отношений», Энвер-паша вел «серьезную игру в Туркестане», суть которой подполковник пытался понять, а некий министр советского бухарского правительства был вовлечен в интриги по возвращению к власти бывшего эмира⁴¹.

При его личной встрече с Р. Айзексом, как отмечал сам секретарь по международным и политическим делам в своем резолютивном комментарии 21 апреля 1922 г. по поводу полученных из Кабула документов, вице-король в целом согласился со взглядами Брея⁴².

Публиковавшаяся в англоязычной британско-индийской прессе, в частности, газетах «The Times of India» и «The Pioneer Mail and Indian Weekly News», информация о ситуации в бывшей российской Центральной Азии, в том числе в Бухаре, свидетельствовала о хорошей осведомленности изданий благодаря прибывавшим в Афганистан и в западную часть британской Индии представителям разных социальных и профессиональных групп, а также участникам событий. Департаменты британской администрации внимательно отслеживали эти публикации, являвшиеся частью «документального нарратива», использовавшегося в практических целях. Особый интерес для британской стороны представляла расстановка сил в афганских политических кругах, такие сведения шли только по дипломатическим и разведывательным каналам, в местной прессе эта тема не получала достаточного освещения по многим объективным и субъективным причинам.

Упоминание Аманнулой-ханом в беседе с Хамфрисом об отсылке главы афганского МИД в Джелалабад для «смены атмосферы» и сокрытии от него важных фактов переговоров с Доббсом и собственных планов в Центральной Азии, наводило британцев на подозрения относительно существовавших между эмиром и Тарзи противоречиях, несмотря на их родственные отношения (дочь последнего, Сорайя, являлась женой афганского правителя). Как биография, так и политическая деятельность Тарзи давали основания для подобных предположений. В годы нахождения в ссылке со своей семьей с 1881 г. по 1902 гг. в Османской империи он сблизился с представителями реформистских и младотурецких кругов. В 1919 г., уже после англо-афганской войны, в очередном, третьем выпуске специального бюллетеня «Центральная Азия, Персия, Афганистан и большевистское и панисламистское движения, и сопутствующая информация» Форин офис отмечал, что «у эмира и Махмуда Тарзи преобладают амбиции сделать Афганистан сильным независимым государством и расширить его границы, но они не осознают полностью ни слабость своих ресурсов, ни свою экономическую зависимость от Индии. Они считают наши пуштуноязычные племена афганской ирредентой, которая, как они надеются, в конечном итоге заставит нас уступить им, но в то же время мы полагаем, что они считают перспективы экспансии в Центральной Азии наиболее обнадеживающими. Они стремятся закрепить это, если возможно, дружеским соглашением с большевиками. Последнее, похоже, беспокоит Москву, которая должна отказаться от своих коммунистических принципов в реализации целей в Центральной Азии и превратить враждебность в отношении Британской империи единственным условием их дружбы и поддержки и использовать панисламизм в качестве своей основной пропаганды. Этой политике способствуют антибританские и панисламские настроения Махмуда Тарзи»⁴³.

Данные оценки фигуры министра сохранялись у британской стороны и позже, поэтому полученная в Симле 23 апреля 1922 г. из Кабула телеграмма от Хамфриса привлекала, с одной стороны, внимание анализировавшего ее заместителя секретаря по иностранным и политическим делам Э.Б. Хоуэлла, а с другой – не произвела на него сильного впечатления. Прежде всего, он отмечал, что беседа была с Тарзи, а не с эмиром, что могло указывать на угасающий интерес со стороны афганского правителя к «северной авантюре», т.е. активному участию в разных формах в делах бывшей российской, а ныне становившейся советской Центральной Азии⁴⁴. Одновременно в документе указывалось, что «небезопасно основываться на этом» и «было бы, разумеется, безумием как-либо поощрять афганские интриги на северной границе, особенно именно сейчас, когда представители Британской империи и Советской России согласились предпринять достойные усилия по достижению взаимопонимания в Генуе»⁴⁵. Д. Брэй не был склонен придавать особую важность этому интервью. Одновременно Э.В. Хоуэлл, стремясь, судя по всему, не допустить в Лондоне впечатления о слишком мягкой позиции Хамфриса по ряду приграничных вопросов между Индией и Афганистаном, занятой им изначально, но впоследствии исправленной, отмечал, что «было бы бесполезно, а также оскорбительно намекать на ошибку в этом отношении при пересылке телеграммы с комментарием правительства Индии Государственному секретарю (главе британского МИД лорду Керзону. – <em>А.У.</em>)»⁴⁶. Одновременно он предлагал направить отдельное письмо, объясняющее медлительность британского представителя в Кабуле. Хоуэлл предполагал направить копии телеграммы главе британского МИД, а также по ряду адресов, включая Мешхед, Тегеран и Кашгар. Однако Д. Брэй высказался против: «Не считаю необходимым»⁴⁷.

Бухарская тема в ее разных формах как в общеполитическом измерении, так и на уровне конкретных лиц, способных повлиять на ситуацию, довольно серьезно воспринималась британской администрацией Индии. Очередное подтверждение этому стала история с генерал-майором Мир Хайдар Касымовичем Мирбадалевым, которого офицер по политическим вопросам в Сиккиме обозначил в телеграмме в Симлу от 15 апреля 1922 г. как Хайдара Ходжу Мирбадалеффа. Британцам генерал-майор был известен еще до революционных событий в России в 1917 г. как глава канцелярии бухарского эмира по русским делам, а также своим участием в спасении британского разведчика Ф. Бейли в 1918 г. После свержения эмира он бежал из Бухары и, как сообщалось в упоминавшейся телеграмме, направлялся в Симлу. Реакция Д. Брэя на это была крайне негативной, что и было отмечено в его специальной записке, направленной в виде телеграммы в Сикким, а также Министру по делам Индии британского правительства У. Пилю⁴⁸. Сославшись на разговор с начальником Генерального Штаба британских сил в Индии (К.У. Джейкобом), согласным с мнением Брэя, «было бы ошибкой разрешить Мирбадалеву прибыть в Симлу»: «Было бы естественным, если бы мы держались от этих бухарских дел как можно дальше»⁴⁹.

В тоже время, ради получения важной для британской стороны информации, рекомендовалось направить к генералу и сопровождавшим его лицам майора Бейли, являвшегося его старым знакомым, «способным как никто выпотрошить его и его друзей». Одновременно о прибытии Мирбадалева специальной телеграммой 18 апреля был поставлен в известность Министр по делам Индии. Со своей стороны, Э.Б. Хоуэлл в резолюции на письме из Сиккима, направленном 20 апреля и полученном в Симле 26 апреля 1922 г., отметил, во-первых, отсутствие необходимости предпринимать какие-либо действия, и, во-вторых, соответствие полученных у Мирбадалева сведений в той или иной степени с имевшимися уже у британской стороны⁵⁰.

Неопределенность происходившего в Центральной Азии, где участниками регионального конфликта являлось несколько сил, нередко входивших во временные союзы друг с другом, порождала распространение слухов, которые отчасти служили «серой» или «черной» пропагандой противостоявших сторон. Поэтому, полученная на границе в марте 1922 г. британским агентством Гилгит, занимавшимся княжеством Джамму и Кашмир, информация о ситуации в Бухаре, несмотря на ее неподтвержденность, была передана в Симлу: отмечалось «настойчивое циркулирование слухов на границе о том, что большевики восстановили у власти в Бухаре бежавшего короля (эмира. – <em>А.У.</em>) на основании нескольких условий, которые он принял. Говорят, что он отбыл обратно в свою страну»⁵¹.

Во второй половине апреля 1922 г. британский представитель в Кабуле сообщал в Симлу о накалившейся в афганской столице атмосфере, что вызвало вопросы у Брэя и Хоуэлла. На запрос, отправленный Хамфрису, британский дипломат ответил 26 апреля 1922 г. специальной телеграммой Брэю, в которой писал: «Афганцы до такой степени сильно заинтересованы в случае конфликта с Россией и эвакуации из Бухары в заверениях британской поддержки, что даже общие намеки на возможное использование Хайберской железной дороги с целью борьбы с проникновением России может считаться, при их нынешнем воодушевлении по поводу трудностей для русских в Туркестане, гарантией такой помощи и сподвигнуть их предпринять резкие шаги»⁵². К концу мая 1922 г. также по линии разведки из Мешхеда была получена информация от сына бывшего бухарского кушбеги (визиря) о замене во всех городах Бухарской Республики младобухарцев, занимавших руководящие посты, на большевиков; само младобухарское правительство перестало существовать. Все эти события происходили на фоне усиливавшегося повстанческого движения⁵³.

Учитывая стремление Амануллы-хана усилить свое влияние на «бухарском» направлении, британская сторона обращала особое внимание на действия афганского правителя, направленные на поиск поддержки его планов. Раскол между большевиками и частью младобухарцев-джадидов, фактически перешедших на сторону антисоветского движения во главе с Энвер-пашой, крайне противоречивые отношения советской России с поствоенной Германией, а также с рядом государств Востока, в которых большевики хотели видеть союзников против Британии и европейских стран-членов Антанты, рассматривались в британских политических кругах с позиции возможных враждебных действий, различных из упомянутых сил, против британских позиций на Востоке. Любые контакты афганской стороны по центрально-азиатским делам с отдельными известными политическими и общественными деятелями за рубежом, иностранными общественно-политическими организациями и зарубежными государствами пристально изучались дипломатической и разведывательными службами Британии. Свою роль в этом играло Управление индийской политической разведки, формально относившееся к структуре военной разведки. Оно вело основную работу за пределами британской Индии и собственно Британских островов, прежде всего в Европе, и отслеживало за рубежом политическую активность выходцев из Индии, вовлеченных в опасную деятельность с точки зрения внутриполитического положения империи, а также ее отдельных частей. Именно по линии Управления 8 июня 1922 г. была направлена развединформация через Департамент общественной безопасности и юстиции британской администрации в Индии Государственному секретарю (министру) по делам Индии, а через Разведывательное бюро Департамента внутренних дел – британскому индийскому правительству о том, что «афганцы рассчитывают на территориальное расширение и смотрят на Бухару»⁵⁴. По сведениям Управления, представительство Афганистана в Берлине «намекнуло на то, что Германия согласилась бы повлиять на Россию в этой части, если бы поведение Афганистана оправдало подобные действия со своей стороны»⁵⁵. Таким образом, вовлечение германского фактора в бухарские дела с учетом характера взаимоотношений между Советской Россией и Германией, действий последней накануне и в период Первой мировой войны на афгано-иранском направлении совместно с Османской империей и германо-турецких планов в отношении Туркестана в годы прошедшей войны давало основания для беспокойства.

Распад младобухарско-большевистской коалиции, окончательно произошедший после перехода ряда руководящих деятелей БСНР на сторону восставших и поддержавших Энвера-пашу, стал еще одним важным фактом в общей цепи событий в регионе, все более способствовавших обеспокоенности британцев. В то же время информация о происходивших внутриполитических коллизиях, случавшихся в непосредственной близости от границ британской Индии, продолжала нередко запаздывать. 15 июня 1922 г. глава Разведывательного бюро Северо-Западной пограничной территории, размещавшегося в Пешаваре, Дж.М. Иварт направил Э.Б. Хоуэллу письмо, содержащее перевод статьи из афганской газеты «Ислах» о прибытии в Афганистан «Усмана Хаджи, Президента Бухарской Республики» – Усманходжи Пулатходжаева – через границу около Мазари-Шерифа в сопровождении нескольких лиц и о предоставлении афганским правительством ему убежища⁵⁶. Не исключено, что речь шла о так называемом визите У. Ходжи в Кабул 29 апреля 1922 г., когда он как глава БСНР пытался подписать договор с афганским эмиром о взаимной борьбе с большевизмом, что не увенчалось успехом.

Эта информация, несмотря на опоздание, тем не менее имела важное значение с точки зрения принятия решения о признании независимости Бухары. В газетной статье также ставился вопрос, почему, хотя обе стороны – бухарская и афганская – «сражаются вместе за свободу, и советская сторона признала их независимость, большевики воюют против них в противоречии с их собственными договоренностями и против желания жителей, в связи с чем большое число бухарских беженцев эмигрирует на афганскую территорию ежедневно и сообщает об ужасных впечатлениях относительно условий, царящих там?»⁵⁷. Сам Хоуэлл в кратком комментарии отмечал: «Нет ничего удивительного. Если бы ситуация развивалась в противоположном направлении, это было бы странным, потому что для европейских держав стало характерной чертой возвращаться к своим обещаниям (используемых для прикрытия подлинных действий. – <em>Ар.У.</em>)<em>.</em> И опять-таки, существование двух сторон (хотя они могли и действовать вместе) отдает расколом, который, должно быть, являлся работой неких иностранных доброжелателей»⁵⁸.

К началу июля 1922 г. британской стороне становилось все более очевидно положение дел на «бухарском направлении»; через разведывательные каналы поступали доклады о постепенном усилении контроля Советов над Бухарой. Согласно сведениям, поступившим в пешаварское Разведывательное бюро, «правительство Бухары ныне полностью русское, члены правительства Бухарской Советской Республики либо уже дезертировали к повстанцам, либо были помещены в заключение в Ташкенте как ненадежные»⁵⁹.

Вполне естественным на этом фоне становилось пристальное внимание британской стороны к действиям афганских властей, поскольку именно эмир Аманулла-хан настаивал на признании независимости Бухары и Хивы британским правительством. Особое значение придавалось реакции официального Кабула на начавшиеся внутриполитические изменения в БСНР на фоне продолжавшегося повстанческого движения в Центральной Азии. Складывавшиеся обстоятельства придавали важность направленному из Кабула сообщению военного атташе полковника У. Фрейзера, в котором он комментировал перевод статьи «Афганистан и Россия» из газеты «Амман-и Афган» (полное название – «Афганский мир», в письме делалась ссылка на сокращенную форму – «Афган»). Сам материал представлял собой фактически программное заявление сменившего М. Тарзи в июне 1922 г. нового главы афганского МИД Мохаммада Вали Хана Дарвази, известного дипломата, участника афганской делегации, заключившей российско-афганский договор об установлении дипломатических отношений в 1919 г. Как отмечал британский военный представитель, наряду с утверждениями о нейтралитете Афганистана, призванными удовлетворить требования России, подчеркивалась и его заинтересованность в независимости Бухары, в дела которой, отмечал Фрейзер, по мнению министра, «Россия также не имеет права вмешиваться»⁶⁰. Несмотря на возможную интерпретацию подобного шага афганской стороны как уступка угрозам со стороны России, Дарвази «оставляет открытой дорогу Афганистану для дальнейших действий в более пропорциональном виде с целью достижения лелеемой мечты о буферном государстве»⁶¹. Военный департамент, Управление разведки и Департамент внутренних дел британской администрации Индии оценили ситуацию в комментарии к телеграмме британского представителя в Кабуле, полученной в Симле 15 августа 1922 г.: подполковник Хамфрис «уже отметил просчеты афганцев и нам нечего что-либо добавить к тому, что он сказал»⁶².

События, разворачивавшиеся в Восточной Бухаре, приобретали все большую известность и за пределами Центральной Азии, хотя поступавшая информация носила нередко противоречивый характер. Действия Энвер-паши, о которых британская сторона, как, впрочем, и большая часть «внешнего мира», включая приграничные с регионом соседние с ним государства, узнавала с опозданием, оставались в центре внимания британцев на протяжении конца лета – осени 1922 г., несмотря на его ликвидацию 4 августа 1922 г., о чем британцам в Кабуле сообщил в конце августа 1922 г. Ф. Раскольников⁶³. Бухарский вопрос исключался из внешнеполитической повестки дня британской дипломатии на Востоке. На заседании Палаты общин британского парламента 3 августа 1922 г. капитан-лейтенант Дж. Кинворти, он же лорд Стрэболджи, выступавший за независимость Индии и являвшийся непримиримым противником премьер-министра Д. Ллойд Джорджа, обратился к последнему с вопросом о ситуации, складывавшейся вокруг Энвера, о действиях «его сторонников в Бухаре и Туркестане», о наличии связей британского правительства или британской администрации Индии с ним как на официальном, так и на неофициальном уровнях, а также о существовании «какой-либо договоренности, либо подготовке любого вида таковой между ним и представителями [британского] правительства»⁶⁴. В ответ глава британского правительства заявил, что власти, во-первых, располагают незначительной информацией о действиях Энвера-паши и его сторонников, и ему нечего добавить к публикациям прессы, и, во-вторых, правительство не имеет никаких связей с главой повстанцев⁶⁵.

И все же британцы внимательно отслеживали все происходившее в среде бухарской эмиграции в Афганистане и вокруг бывшего бухарского эмира⁶⁶. В конце августа – начале сентября 1922 г. Разведывательное бюро в Пешаваре сообщало в Симлу о распространившихся слухах приезда делегации бухарцев к Сеид Алим-хану с целью убедить его вернуться в Бухару. Бывший бухарский правитель обратился за советом к Аманулле-хану, но получил, якобы, ни к чему не обязывающий ответ. Та же делегация утверждала, что Энвер-паша жив. В свою очередь в бюро ссылались на публикацию в проправительственной газете «Иттихад-и Машрики», согласно которой смерть Энвер-паши лично подтвердил в телефонном разговоре глава афганского МИД⁶⁷. Таким образом, к осени перспективы развития «бухарской ситуации» стали проясняться: большевики продолжат свое наступление на силы повстанцев, которые уже не могли претендовать на захват власти в Бухаре (как, впрочем, и в Хиве); сам бывший бухарский эмир не обладает никакими возможностями повлиять на ситуацию и уж тем более возглавить борьбу против большевиков; бежавшие из Бухары бывшие члены правительства БСНР не внушали доверия, так как сами участвовали в свержении эмира, а затем стали союзниками Энвер-паши с его мегаломанскими планами в регионе. Не меньшие сомнения вызывал и Аманулла-хан, имевший собственные и совершенно не приемлемые для британцев планы усиления позиций Афганистана в регионе. Все эти события проходили на фоне сложных советско-британских отношений. Признание британской стороной бухарской независимости становилось к осени 1922 г. практически невозможно как по внутрибухарским, так и международным причинам.