В отечественном востоковедении в общих чертах освещены попытки Афганистана добиться от Великобритании «возвращения» полосы «независимых» пуштунских племен в годы правления эмира Амануллы-хана¹ и в период Второй мировой войны, гораздо менее известно об афганских планах в отношении среднеазиатских ханств – бывших протекторатов Российской империи. В советских дипломатических документах начала 1920-х для обозначения планов Амануллы в отношении Британской Индии часто использовался термин «южный фронт», а для планов в отношении среднеазиатских ханств – «северный фронт». В рамках одной статьи невозможно осветить всю совокупность спорных вопросов между Советской Россией и Афганистаном из-за Бухары, поэтому главное внимание в работе уделено вопросу влияния «бухарской проблемы» на ход советско-афганских переговоров в Кабуле при заключении договора 1921 г.²

В отечественной историографии советско-афганских отношений без выяснения комплекса причин конфликта интересов двух государств либо констатируется, что «вопрос о Бухаре был весьма сложным и потребовались значительные усилия с советской и афганской сторон, чтобы его окончательно решить в интересах советско-афганского добрососедства»³, либо попытка распространения афганского влияния на Среднюю Азию объясняется лишь экономическими причинами, что также не полно отражает реальную картину событий 1919–1921 гг.⁴

В постсоветский период после рассекречивания большого количества документов НКИД и Коминтерна и снятия цензурных ограничений у отечественных исследователей появилась возможность осветить механику организации большевиками «революций» в Хиве и Бухаре. Прорывной в отечественной историографии советско-афганских отношений стала монография иркутского исследователя С.Б. Панина, в которой на основе дипломатических источников из фондов Архива внешней политики Российской Федерации (АВП РФ) и Российского государственного архива социально-политической истории (РГАСПИ) были изучены ранее неизвестные страницы отношений между Советской Россией и Афганистаном в Бухаре⁵. С.Б. Панин убедительно доказал, что афганское правительство упорно оказывало сопротивление советизации Бухары, так как планировало укрепить собственное влияние в этом бывшем протекторате Российской империи.

Ряд работ историка В.Л. Гениса детально показал процесс подготовки бухарской «революции» руководством Туркестанской Автономной Советской Социалистической республики (ТАССР)⁶. Освещая ход событий вокруг Бухары в 1918–1920 гг., он затронул вопрос о степени вовлеченности Афганистана в бухарские события, угрожавшие срывом переговорного процесса между Москвой и Кабулом с целью заключения первого межправительственного договора.

Влияние советско-афганского противостояния в Туркестане на развитие дипломатических отношений между Москвой и Кабулом убедительно показано в работах российского историка А.А. Улуняна, который в качестве источниковой базы использовал материалы британских спецслужб⁷. Из трудов Улуняна следует, что, правильно ориентируясь в хитросплетениях региональной политики, Великобритания, вероятнее всего, не располагала полной информацией о ходе переговоров о заключении «Договора о дружбе» 1921 г. между Советской Россией и Афганистаном. Поэтому исследователи, использующие западные источники (даже британские) вынуждены ограничиваться лишь общим описанием истории советско-афганских отношений.

Исследование процесса заключения первого советско-афганского договора затруднено информационной бедностью британских публикаций архивных документов по этой теме. Вероятно, это связано с тем, что сведения о ходе переговоров в Кабуле и Москве добывалась британской разведкой с помощью агентуры⁸.

Восполнить имеющийся недостаток источников можно, изучая российские и афганские архивы, фонды которых хранят до сих неизвестные источники о событиях Гражданской войны и дипломатическом соперничестве «больших» и «малых» участников «Большой игры» в Центральной Азии. Недавно рассекреченные документы АВП РФ позволяют осветить основные моменты советско-афганского соперничества из-за контроля над Бухарой в годы становления дипломатических отношений между Советской Россией и независимым Афганистаном. Ценными источниками по изучаемой проблеме являются протоколы советско-афганской комиссии по выработке первого договора между СССР и Афганистаном. Эти протоколы в сочетании с донесениями советского полпреда в Кабуле Я.З. Сурица⁹ позволяют определить позиции Москвы и Кабула по «бухарскому вопросу» в 1919–1921 гг. ¹⁰

Обретение Бухарским эмиратом независимости сулило не только весомые выгоды для афганской стороны, но и таило в себе потенциальную угрозу вероятного сближения бухарского эмира с Великобританией. При этом варианте развития событий Афганистан оказался бы между двух огней: англо-индийские войска могли через Прикаспийский регион выйти к Бухаре и оказать ей поддержку как против большевиков, так и против афганцев, которые, пользуясь слабостью эмирата, проводили политику экспансии в отношении своего северного соседа. Бухарский эмир Алим-хан, искавший поддержки против усиливавшейся советской угрозы, постоянно удерживался афганским монархом от сближения с Великобританией. В сводке разведки Туркестанского фронта по Афганистану в апреле 1920 г. освещался один из многочисленных фактов такой политики: «В ответ на жалобу эмира бухарского, указывающего на невозможность мира с Советской Россией, так как его подданные, как мусульмане, не могут примириться с поступками “большевиков”, эмир афганский ответил, что именно с Советской Россией необходимо быть в дружбе, так как только в союзе с ней возможно освобождение Востока от англичан – общего врага Афганистана и Бухары»¹¹.

По той же причине афганские войска с самого начала их появления в Бухаре играли двоякую роль: с одной стороны, эта была поддержка эмиру, с другой – сила, контролирующая ненадежного партнера. По этому поводу еще в декабре 1919 г. в одном из своих писем Я. Сурицу глава Отдела внешних сношений Турккомиссии ВЦИК Г.И. Бройдо¹² писал, что афганских войск Бухара «явно побаивается». В разговорах с Бройдо афганские представители в Ташкенте «всегда подчеркивают, что на случай, если Бухара не будет принимать преподнесенных ей “сладких лекарств” (дружеских советов), ими заготовляется в пограничной с Бухарой полосе “горькое лекарство” (военные силы)»¹³.

Роль «региональной державы» Афганистан играть не мог из-за своей военной и экономической слабости. И все же планы создания конфедерации среднеазиатских государств, с возможным восстановлением при поддержке афганцев Кокандского ханства, привлекали Амануллу-хана и его окружение: установление афганского контроля лишь над одним Бухарским эмиратом сразу давало крупные экономические выгоды Афганистану и значительно укрепляло его позиции в регионе.

Правительственным кругам в Кабуле приходилось считаться и с тем, что рано или поздно большевики попытаются создать «афганский коридор» к Индии с целью экспорта революции в эту британскую колонию. Чтобы избежать с советской стороны силового варианта решения этой задачи, Аманулле был нужен не просто буфер между его владениями и Советской Россией, а «громоотвод», притянувший бы к себе главные силы Красной армии в Туркестане. В одном из своих докладов наркому иностранных дел РСФСР Г.В. Чичерину¹⁴ полпред Суриц, освещая политическую обстановку в Кабуле во время переговоров о заключении советско-афганского договора, писал: «Первоначальные цели, поставленные себе афганской политикой в Средней Азии, не стояли в прямом антагонизме с существованием там советской власти. Они в общих чертах сводились лишь к закреплению в Бухаре, а также установлению контакта с мусульманским движением в Туркестане, что явилось бы надежной гарантией против возможной агрессивности как Англии, так и России»¹⁵. Как показали дальнейшие события в Средней Азии, басмаческое движение справилось с задачей нейтрализации наступательного порыва частей Красной армии в южном направлении.

Жизненно важным вопросом для Афганистана было обеспечение для афганских торговцев свободного доступа на бухарский рынок: в 1920 г. доходы от экспортных и реэкспортных операций составляли 40% афганского бюджета¹⁶. Эти деньги смягчали ущерб от потери английской субсидии и позволяли афганским государственным финансам держаться на плаву. «Народная революция» 1920 г. в Бухаре разрушила все планы Амануллы извлечь максимальную выгоду от транзитной торговли между Средней Азией и Индией.

Главной мечтой Амануллы было создание «Великого Афганистана», что было невозможно без подчинения Бухары афганскому контролю. Заведующий представительством НКИД в Ташкенте Д.Ю. Гопнер¹⁷ в одном из своих докладов ЦК РКП (б) обращал внимание большевистских лидеров на эту особенность внешней политики эмира-реформатора: «Аманулла-хан мечтал об основании огромного панисламистского государства с включением Северо-Западной Индии, Афганистана, Бухары, Хивы, Ферганы и Пенде с центром в Кабуле и перенесением туда выпавшего из турецких рук халифата»¹⁸.

«Бухарский вопрос» на советско-афганских переговорах о заключении «Договора о дружбе» был одним из самых острых, но все же в 1920–1921 гг. он стоял для Афганистана на третьем месте после проблем с острой нехваткой вооружения и получением субсидии взамен прекращенных Великобритании ежегодных выплат. Таким образом, афганская сторона, ведя ожесточенные споры по ряду пунктов проекта договора, все же была склонна произвести «дипломатический товарообмен» с РСФСР, если первые два ее требования были бы удовлетворены большевиками.

Соперничество между Кабулом и Москвой из-за Бухары началось с первых контактов советских и афганских дипломатов. Первоначально афганцы предложили большевикам разделить Бухарский эмират на сферы влияния, но вскоре отказались от своего предложения, желая превратить всю Бухару в свой протекторат. В ходе переговоров между Амануллой и первым советским полпредом в Кабуле Н.З. Бравиным¹⁹ выяснилось, что под предлогом «защиты независимости» Бухары афганское правительство пытается осуществить (фактически в ущерб своему северному соседу) захват стратегически важных русских крепостей, расположенных на бухарской территории, в Термезе и Керках. Аманулла потребовал от Бравина дать согласие на ввод афганских гарнизонов в эти крепости. Бравин резонно заявил Аманулле, что «если возвращать их, то уж лучше Бухаре, у которой они отняты»²⁰.

16 сентября 1919 г. требование независимости Бухары было выдвинуто афганцами как обязательное условие установления дипломатических отношений с советской стороной²¹. Даже в разгар Гражданской войны в России это требование было признано советскими дипломатами невыполнимым. Получив от полпреда вежливый и логичный отказ, афганская сторона продолжила настаивать на своем.

После прибытия в Кабул в конце декабря 1919 г. Сурица, обладавшего широкими полномочиями для заключения договора с Афганистаном, с новой силой разгорелась борьба вокруг «бухарского вопроса». 13 января 1920 г. на секретном заседании, длившемся семь часов, афганцы согласились на определенных условиях заключить договор с Советской Россией и в течение месяца после доставки крупных партий вооружения в Кабул возобновить войну с Англией. По традиции афганская сторона выдвинула свои требования по Бухаре. С многими из них Сурицу пришлось согласиться, чтобы не сорвать переговоры в самом начале. В донесении в НКИД он сообщил, что был вынужден пообещать «не препятствовать допущению афганских делегатов в особую русско-бухарскую комиссию по вопросам о Термезе и Керках, плаванию по Аму-Дарье, железной дороге»²².

Долгое время, желая сохранить содержание советско-афганских переговоров в Кабуле в секрете от англичан, афганцы категорически отказывались фиксировать свои требования на бумаге. Лишь 5 февраля 1920 г. они сочли необходимым вручить Сурицу ноту с перечнем условий, на которых Аманулла был согласен заключить договор с большевиками. Афганский эмир требовал от советского правительства соблюдения РСФСР гарантий независимости и целостности Бухары; передачу российской железной дороги бухарскому эмиру Алим-хану, но при «соучастии» афганских представителей. Это фактически означало установление контроля Афганистана над этим стратегическим объектом под предлогом, что он является «единственной связью между дружественными государствами – Россией и Афганистаном»; выдвигалось требование передачи Афганистану Керки и Термеза²³.

Два последних условия Суриц, имевший от советского правительства полномочия подписывать соглашения со всеми государствами Центральной Азии, следовательно, и соглашение с Амануллой по Бухаре, категорически отказался принять. В свою очередь, в начале 1920 г. члены Турккомиссии, обеспокоенные проявлением «великодержавности» Афганистана, сочли необходим продемонстрировать «проблематичность его надежд на захват Бухары, Ферганы и Мервского оазиса»²⁴. Речь шла об усилении отрядов Красной армии в приграничных с Афганистаном районах.

После создания совместной советско-афганской комиссии по выработке условий «Договора о дружбе», «бухарский вопрос» вновь стал объектом острых споров между Амануллой и Сурицем. 24 июня 1920 г. заседание комиссии началась с острой дискуссии, в ходе которой эмир пытался доказать беспочвенность «слухов» о действиях афганцев в Бухаре, а советский дипломат настаивал на том, что его сведения о действиях афганцев в Бухаре «основаны не на слухах, а на точных, добытых органами нашей официальной разведки данных»²⁵.

Чтобы избежать продолжения возникшего спора и перейти к обсуждению условий договора, Аманулла-хан заявил, что «единственным средством поставить дружбу между обоими государствами на прочное, не подверженное никаким колебаниям основание – является договорное соглашение, с подписанием которого необходимо поспешить»²⁶. Однако обсуждение статей афганского проекта, касавшихся Бухары, вновь привело к оживленной полемике между эмиром и советским представителем.

В афганский проект будущего договора с РСФСР были внесены следующие пункты: во-первых, «Россия признает особые интересы Афганистана в железной дороге, проходящей по бухарским владениям, соглашается поручить управление этой дорогой особой комиссии, составленной на паритетных началах из представителей России, Бухары и Афганистана»; во-вторых, «Россия безоговорочно признает независимость бухарского государства [и] передает крепости Термез и Керки Бухаре»²⁷.

Аманулла-хан попытался доказать, что статья о совместном контроле трех государств над железной дорогой, проходящей через бухарскую территорию, вытекает из признания Советской Россией независимости Бухары. На этот сомнительный довод Суриц возразил: «Афганские требования и по существу своему совершенно неосновательны. Россия, признавая независимость бухарского народа, не собирается, однако, отказаться от своих интересов в Бухаре, ограждение которых должно быть предметом особого русско-бухарского соглашения. Факт нашего признания независимости Бухары совершенно не равносилен автоматической передаче этому государству всякого имущества, том числе и железной дороги, принадлежащей России»²⁸.

Афганский проект был составлен в настолько жесткой форме, что Суриц потребовал прекратить его дальнейшее обсуждение, справедливо указав, что «Советская Россия, слава богу, еще не афганская колония»²⁹. Афганские претензии на российскую железную дорогу в Бухарском эмирате он назвал вмешательством в «дела, касающиеся только России и Бухары», что, по его мнению, являлось «неслыханным прецедентом в истории международных отношений между двумя независимыми государствами»³⁰.

Вопрос о совместном контроле над российской железной дороге в Бухаре, фактически, был вопросом об афганском протекторате над этой страной, так как целью Амануллы был полный контроль над этой стратегически важной магистралью и прилегающими к ней территориями. Так, при переговорах с правительством ТАССР афганцы добивались переноса бухарско-афганской границы на линию этой железной дороги. Кроме этого, в распоряжении ТуркЦИК имелась информация о попытках Амануллы принудить бухарского эмира отдать левый берег Аму-Дарьи Афганистану. Возможно, из-за плохой связи полпредства с Ташкентом Суриц был не осведомлен об этих фактах, но в его распоряжении имелась обширная информация об афганских акциях в Бухаре и на ее границах, поэтому он дал решительный отпор Аманулле. Кроме того, советский дипломат был твердо уверен, что потеря советского влияния на Бухару не входило в планы центрального советского правительства.

Очередной раунд борьбы за контроль над Бухарой произошел 11 июля 1920 г. на заседании советско-афганской комиссии по выработке условий «Договора о дружбе»³¹. Это заседание было лучше подготовлено, чем июньское: обе стороны были знакомы с советским и афганским проектами договора. В связи с этим заседание прошло сравнительно спокойно. Однако и на этом раз по пунктам афганского проекта договора № 13 и № 14, касавшихся Бухары, между афганским эмиром и советским дипломатом возникли трения. Суриц категорически отказался внести в договор между Афганистаном и Советской Россией статью о передаче Керки и Термеза Бухаре. Попытки Амануллы обосновать афганское «участие» в делах Бухары общностью религии двух восточных государств впечатление на полпреда не возымели³².

Вопрос о российской железной дороге в Бухаре на этот раз был поставлен более дипломатично и фактически являлся письменной фиксацией обещаний Сурица, данных эмиру в январе 1920 г. Афганская сторона считала, что «вопрос о функционировании этой дороги следует разрешить так, чтобы независимость и внутренняя, и внешняя свобода Бухары не были нарушены», и поэтому настаивала на присутствии в советско-бухарской комиссии афганского представителя³³. Не отрицая своего прежнего согласия на это требование, Суриц отказался обсуждать с Амануллой и эту статью проекта будущего договора, сославшись на новые инструкции, полученные из Москвы³⁴. Чтобы окончательно снять вопрос о судьбе участка Среднеазиатской железной дороги в Бухаре, полпред предложил изъять этот пункт из проекта «политического» договора и рассмотреть его при заключении советско-афганского торгового соглашения.

Не ограничившись тем, что его точка зрения была внесена в протокол заседания советско-афганской комиссии по выработке условий «Договора о дружбе», 17 июля полпред РСФСР направил афганскому правительству специальное письмо, в котором изложил свою точку зрения по каждой статье. В этом документе было четко указано, что вопросы о Бухаре являются «предметом лишь русско-бухарского обсуждения», и не будут внесены в договор между РСФСР и Афганистаном³⁵. Одним словом, афганцам ничего не оставалось делать, как попытаться ускорить решение по их требованиям непосредственно в Москве и ждать начала в Кабуле переговоров о советско-афганском торговом договоре, шансы на скорое заключение которого были не велики.

Настойчивые требования афганского правительства допустить его представителя в комиссию по железной дороге в Бухаре в Кремле было решено удовлетворить. 23 мая 1920 г. советский заместитель наркома по иностранным делам Л.М. Карахан в телеграмме Сурицу сообщил: «в случае переговоров об уступке Бухаре дороги Керки-Термез, допустим афганпредставителя [с] совещательным голосом на переговоры»³⁶. Однако полпред в Кабуле предпочел не сообщать об этом афганцам. Советский дипломат, видимо, считал эту уступку Москвы ошибкой и решил, что пойдет на допуск афганского представителя в комиссию лишь в крайнем случае, который так и не наступил.

15 августа 1920 г., когда члены Турккомиссии готовили вторжение Красной армии в Бухару, в Кабуле состоялось очередное заседание комиссии по выработке условий советско-афганского договора³⁷. Афганскую сторону представлял уже не эмир, а министр иностранных дел Махмуд Тарзи³⁸. Вопрос о Бухаре вновь вызвал ожесточенные споры между Сурицем и афганцами. Советский дипломат на этот раз попытался полностью удалить из будущего договора с Афганистаном статью, по которой РСФСР признавал независимость Бухары. Суриц вновь категорически отказался обсуждать передачу Бухаре российских крепостей и железной дороги. Несмотря на это, Тарзи в конце 10-часового трудного заседания выразил уверенность, что договор будет заключен, так как в середине августа 1920 г. Аманулла принял решение ускорить подписание договора с Советской Россией. Тарзи был готов на компромисс по многим вопросам, включая бухарский, ради получения современного оружия и ежегодной субсидии.

Уступка с афганской стороны была вынужденным, но необходимым шагом, чтобы не потерять материальную помощь, обещанную Москвой. 18 августа Тарзи заявил Сурицу «о полной невозможности для Афганистана вести в настоящий момент войну с Англией» и желании придерживаться политики строго нейтралитета между РСФСР и Великобританией³⁹. Разумеется, при такой постановке вопроса Суриц сразу же заявил, что «Афганистан не вправе рассчитывать на нашу помощь»⁴⁰. Однако при определенных афганских уступках в Туркестане и среднеазиатских ханствах, а также гарантии Кабула не заключать с любой иностранной державой соглашений, враждебных Советской России, Суриц признавал целесообразным подписание договора с Афганистаном. Полпред справедливо полагал, что этот дипломатический документ «повлияет на благополучное разрешение русско-бухарских отношений»⁴¹.

Однако руководство ТАССР не нуждалось в дипломатическом урегулировании проблем с Бухарским эмиратом, так как члены Турккомиссии взяли курс на организацию «революции» в Бухаре. Вторжение частей Красной армии в это государство неизбежно должно было вызвать резкую реакцию в Афганистане и значительно осложнить положение Сурица в Кабуле. В связи с этим 26 августа 1920 г. Гопнер направил полпреду радиотелеграмму, в которой предупреждал его о предстоящих событиях и просил любыми средствами обеспечить нейтралитет афганцев во время бухарской «революции». Осознавая, что своими действиями Турккомиссия ставила под угрозу срыва советско-афганские переговоры о заключении договора, ее глава писал Сурицу: «Мы полагаем, что с прокламированием нами независимости Бухары и нашего невмешательства в ее дела и с прибытием в Кабул посольства свободной Бухары неминуемая на первое время в Кабуле буря уляжется. Вам предстоит безусловно тяжелое испытание. Мы полагаем, что, когда пройдет первый страх перед бухарской революцией, Вам удастся вывести Афганистан из состояния колебания, вражды и страха и довести начатое Вами дело до успешного конца»⁴². Турккомиссия выражала надежду, что спровоцированный ею же кризис в советско-афганских отношениях Сурицу удастся преодолеть и вопреки всему заключить договор с Афганистаном.

Советский полпред в Кабуле знал о готовящейся операции Красной армии в Бухаре и опасался ее негативных последствий для переговорного процесса. Поэтому он постарался ценой максимальных уступок ускорить подписание советско-афганского договора. Прежде всего, в конце августа Сурицу пришлось пообещать Аманулле материальную помощь со стороны Советской России, хотя было ясно, что будущий договор потерял значительную часть своей антибританской направленности. 31 августа 1920 г., когда в Бухаре шли бои, о которых афганское правительство еще ничего не знало, Сурицу пришлось отказаться от одних из самых ценных для большевиков статей – «пропаганде» против Британской Индии. Пропагандистскими эти пункты можно назвать лишь условно, так как в афганском проекте будущего договора речь шла о совместных военно-политических шагах Кабула и Москвы с целью свержения британского владычества в Индии. Так, одна из двух так называемых пропагандистских статей (№ 15) гласила: «Если народы Индии, в какой угодно форме, добьются своей самостоятельности и свободы, то Высокие Государства Афганистан и Россия тому не препятствуют и признают их независимость». Советская сторона предлагала усилить этот пункт фразой «и взаимно обязуются содействовать и друг другу помогать для достижения этой цели»⁴³. Статья № 16 должна была превратить Афганистан и советскую Среднюю Азию в укрытие для всех антибританских лиц и группировок, вынужденных бежать из Индии от преследований британских колониальных властей. В ней закреплялись следующие положения: «Высокие договаривающиеся стороны обязуются иностранным политическим эмигрантам дать убежище на своих территориях, при чем иностранные политические эмигранты подчиняются законам обоих государств»⁴⁴. Кроме этого, по предложению Сурица эта статья должна была содержать взаимное обязательство сторон не стеснять политической деятельности эмигрантов на своей территории.

Принципиальных возражений у афганцев такая редакция этих двух пунктов не вызывала, так как даже в договоре о «нейтралитете», афганская сторона соглашалась сохранить положения этих «пропагандистских» статей. Суриц, который считал, что подготовка революции в Индии является главной задачей советского полпреда в Кабуле, вынужден был пойти на эту жертву, чтобы ценой уступок смягчить гнев афганских партнеров по переговорам после получения ими известий о «революции» в Бухаре.

В качестве еще одной меры предосторожности Суриц 2 сентября 1920 г. добился от афганских дипломатов согласия на новую редакцию статьи о признании независимости Хивы и Бухары: «Высокие договаривающиеся стороны соглашаются на действительную независимость и свободу Бухары и Хивы, какая форма правления там ни существовала бы согласно желанию их народов»⁴⁵. Таким образом, полпред готовился представить Аманулле события в Бухаре как «народную революцию».

Вскоре информация о свержении бухарского эмира достигла Кабула. 8 сентября 1920 г. Суриц доложил в Москву, что «плохо скрываемое бешенство афганцев сдерживается опасением потерять явные выгоды, которые им сулит договор»⁴⁶. Заверениям советского посла, что события в Бухаре являются делом рук «бухарских революционеров» в Кабуле, разумеется, никто не верил. Заявление Сурица о гарантии Москвы не вмешиваться в дела «будущей революционной Бухары» имело тот же эффект. Однако афганское правительство не отказалось от подписания договора с Советской Россией, так как его заключение укрепляло независимость Афганистана. 9 сентября 1920 г. Суриц отправил в НКИД телеграмму, в которой сообщил, что афганцы «видимо, примирились с фактом переворота [в Бухаре]», поэтому приложили все силы для завершения переговоров о заключения договора с РСФСР договора о дружбе, статьи которого 13 сентября 1920 г. были парафированы в Кабуле⁴⁷.

Заключение соглашения между Советской Россией и Афганистаном в момент, когда отношения между ними подверглись серьезному испытанию из-за «революции» в Бухаре, было дипломатическим чудом. В связи с этим Суриц направил в НКИД вместе с текстом только что заключенного соглашения обширный доклад, детально объяснявший причины, побудившие Афганистан пойти на сближение с большевиками и одновременно дистанцироваться от событий в Средней Азии. Полпред писал: «Афганистан умывает руки в борьбе мусульман с “большевистским игом”. Дело дальше фраз не пошло, и это учтено мусульманскими массами в Средней Азии. Кабул предпочел нашу помощь неизвестному исходу новой авантюры. Этим он связал себя и на будущее время, ибо эмирство без посторонней поддержки существовать не может, особенно после краха надежды на торговое посредничество между рынками Индии и ханств. Устанавливается длительная зависимость Афганистана от нашей дружбы и помощи, возникает эгоистический интерес в точном соблюдении взятых на себя договорных обязательств. Этим в корне пресекается возможность обращения Афганистана в орудие иностранного империализма. Связав себя с Россией в минуту, когда на редкость благоприятная обстановка толкала на разрыв, Афганистан ясно показал, что отдает себе отчет, что главная опасность афганской независимости все же угрожает от Англии и что основные, жизненные задачи страны лежат не в Туркестане или Бухаре, а в Индии»⁴⁸.

Афганистан не собирался сдавать без борьбы своих позиций в Бухаре, но после ввода в нее частей Красной армии Аманулла-хан был вынужден осуществлять более осторожную политику в «бухарском вопросе». Легкость, с которой в Кабуле смирились с бухарской «революцией», означала, что афганское правительство надеялось поставить под свой контроль лидеров провозглашенной Бухарской Советской Народной Республики (БСНР), где сформировалась проафганская группировка, видевшая в Афганистане единственный противовес советскому контролю над Бухарой.

Начавшиеся в 1921 г. переговоры между Афганистаном и БСНР о заключении афгано-бухарского договора были использованы Амануллой с целью оказания давления как на советское правительство в Москве, так и на полпреда Сурица в Кабуле. В начале августа 1921 г. глава представительства НКИД в Ташкенте В.М. Цукерман⁴⁹ в письме полпреду в Бухаре К.К. Юреневу⁵⁰ сообщил, что «весь смысл афгано-бухарских переговоров сводится к нажиму на Сурица в Кабуле» накануне ратификации «Договора о дружбе», все же заключенного 28 февраля 1921 г. между РСФСР и Афганистаном в Москве⁵¹. Министр иностранных дел Тарзи, считавший на тот момент более выгодным для Афганистана сближение с Великобританией, пытался использовать советско-афганские противоречия из-за Бухары, чтобы сорвать ратификацию договора.

Недовольство афганцев ситуацией в Бухаре было настолько сильным, что Суриц был вынужден в июне 1921 г. информировать НКИД, что в Кабуле «растет настроение за отказ от русско-афганского договора»⁵². Убежденность афганского министра иностранных дел в необходимости такого шага была искренней. Однако эмир не хотел срывать ратификации «Договора о дружбе» с Москвой: он стремился получить максимальные уступки от Советской России, используя с этой целью все средства, включая и «бухарский вопрос».

7 июля 1921 г. в Кабул прибыл бывший афганский посол в БСНР Абдул Хади-хан. В течение всего дня Аманулла и Тарзи консультировались с ним о ситуации в Бухаре. Разумеется, афганский дипломат сообщил эмиру, что о независимости БСНР не может быть и речи, так как там находятся части Красной армии. К радости Сурица, Абдул Хади-хан выступил за ратификацию советско-афганского договора 1921 г., несмотря на все «грехи» Советской России в Бухаре. Такая позиция бывшего афганского посла в Бухаре была тем более ценна для советской стороны: Хади-хан фактически признавал провал своей попытки контролировать политику правительства БСНР.

Советское руководство твердо пресекало все попытки Афганистана влиять на ситуацию в Бухаре. Идя на уступки по вопросам афганско-бухарской торговли, чтобы минимизировать финансовые потери афганцев от «революции» 1920 г., Москва категорически не допускала появления даже тени афганского политического контроля над БСНР. Так, инструктируя полпреда Ф.Ф. Раскольникова, сменившего Сурица, о его линии поведения в «бухарском вопросе», Чичерин писал: «Надо соблюдать безусловно мягкую политику в вопросе о Бухаре. Мы не можем допускать афганский протекторат над Бухарой в роде того, который пытался осуществить Абдул Хади-хан, но мы можем доставить удовольствие афганскому правительству видимостью союза двух мусульманских государств, если только из этого не выйдет чего-либо реально опасного, за чем надо следить»⁵³.

3 августа 1921 г. Аманулла-хан созвал в Кабуле совет, который должен был ратифицировать советско-афганский «Договор о дружбе». Перед собравшимися выступил эмир, рассказавший об английских попытках восстановить контроль над Афганистаном и призвавший для укрепления независимости своей страны пойти на сближение с Советской Россией. Среди афганских политиков, поддержавших Амануллу, был и Абдул Хади-хан. После его выступления влияние «бухарского вопроса» на ратификацию договора с РСФСР значительно уменьшилась. Афганский дипломат заявил: «Внешняя политика РСФСР чужда духа стяжательств и захвата, благожелательна к исламу, как идее, способной сплотить Восток в борьбе с империализмом. Персия видит в своем северном соседе единственную опору при высвобождении из цепкого охвата английской дружбы. Героическая Турция давно погибла бы в неравной борьбе, если бы не материальная и моральная поддержка Москвы. Афганистан должен идти в ногу с передовыми единоверческими странами и, отвергнув союз с Англией, стараться теснее сблизиться с РСФСР»⁵⁴. Эта точка зрения победила. 11 августа 1921 г. большинством голосов (270 против 7) эмирский совет ратифицировал «Договор о дружбе» между Афганистаном и Советской Россией. 14 августа 1921 г. в Кабуле состоялся обмен ратификационными грамотами⁵⁵. С этого момента «бухарский вопрос» в советско-афганских отношениях потерял свою остроту.

Таким образом, соперничество Советской России и Афганистана из-за Бухары значительно осложнило заключение между этими странами «Договора о дружбе» и сказалось на содержании этого дипломатического документа. Бухарская «революция» 1920 г. разделила переговорный процесс между Москвой и Кабулом на два периода. Первый – конец декабря 1919 г. – сентябрь 1920 г., в это время независимый Афганистан планомерно пытался уничтожить российское влияние в Бухарском эмирате с целью установить фактический протекторат над ним. Аманулла-хан стремился юридически закрепить свой контроль над Бухарой в обмен на заключение с РСФСР «наступательно-оборонительного союза» против Великобритании. Бухарская наступательная операция Красной армии 1920 г. продемонстрировала афганскому правительству, что ни на какие сделки по «бухарскому вопросу» большевики не пойдут. В ответ Аманулла настоял на исключении из текста будущего договора с РСФСР всех «пропагандистских статей», допускавших антибританскую деятельность против Индии с афганской территории. Суриц по своей инициативе был вынужден согласиться на это. 13 сентября 1920 г. соответствующий документ был подписан в афганской столице.

Второй период – октябрь 1920 – август 1921 г., когда афганская сторона превратила «бухарский вопрос» в рычаг давления на советское правительство при ратификации подписанного в Москве 28 февраля 1921 г. «Договора о дружбе», чтобы получить от большевиков оружие и ежегодную субсидию. В начале 1921 г. начались переговоры о заключении договора между Афганистаном и Бухарской Советской Народной Республикой. Афганский проект этого соглашения включал в себя многие статьи, которые ранее не согласился включить в «Договор о дружбе» полпред Суриц. Эти, как и все последующие шаги афганской дипломатии в Бухаре, были пресечены советской стороной. Здравомыслящие политики в Кабуле вынуждены были признать крах своих планов по установлению афганского контроля над Бухарой. В результате в августе 1921 г. «Договор о дружбе», предусматривавший предоставление Афганистану советской военной и финансовой помощи, был ратифицирован афганской стороной без каких-либо осложнений.