Везде
Казус русской фитосоциологии
Оглавление
Аннотация Оценить Содержание публикации
Библиография Комментарии
Поделиться
QR
Метрика
Казус русской фитосоциологии
Аннотация
Код статьи
S013216250007109-2-1
Тип публикации
Статья
Статус публикации
Опубликовано
Авторы
Шмерлина Ирина Анатольевна 
Должность: старший научный сотрудник
Аффилиация: Институт социологии ФНИСЦ РАН
Адрес: Российская Федерация, Москва
Выпуск
Номер 10
Страницы
157-166
Аннотация

В статье дается исторический обзор становления и развития русской фитосоциологии и ее явных и подспудных взаимосвязей с социологией. Рассмотрены причины обращения науки о растительности к понятийному аппарату социологии. Показано, что социологические метафоры, которыми пользовались фитосоциологи, по своей сути были инструментами системных обобщений и в этом плане имеют междисциплинарное звучание. В статье показан интерес П. Сорокина к фитосоциологии, для которого она служила аргументативной базой в споре с номинализмом и источником концептуальных идей. Обосновывается предположение, что центральное для социологии Сорокина понятие “взаимодействие” было выработано им под влиянием чтения фитосоциологических работ В.Н. Сукачева и Г.Ф. Морозова. Рассмотрены возможные теоретические коннотации между фитосоциологической проблематикой и исследовательскими интересами современной социологии.

Ключевые слова
фитосоциология, метафора, растительное сообщество, взаимодействие, социальная среда, реализм/номинализм, дискретность/континуальность, П.А. Сорокин, междисциплинарность
Классификатор
Получено
12.10.2019
Дата публикации
13.10.2019
Всего подписок
89
Всего просмотров
540
Оценка читателей
0.0 (0 голосов)
Цитировать   Скачать pdf
1 Две противоположные тенденции можно различить в социологическом теоретизировании: первая, более мощная, связана со стремлением свести социологическое знание к познанию продуктов лингвистического конструирования, вторая, явно более маргинальная — выйти в осмыслении социальной реальности за границы не только человеческого языка и сознания, но и человека как такового. В ракурсе последней тенденции, которую можно назвать внесубъектной, обращение к теме фитосоциологии — «одной из самых ярких – и самых эпатажных – аналогий в истории науки» [Линник, 2013: 54–55] выглядит интригующе, но уместно. Впрочем, на этапе становления социологической мысли подобные аналогии не казались такими уж вызывающими; так, для П. Сорокина существование фитосоциологии, как и зоосоциологии — научная данность, не вызывающая ни удивления, ни возражений и даже, как это ни парадоксально, оттеняющая необходимость специальной социологии, занимающейся человеком, — homo-социологии [Сорокин, 1920: 10–11].
2

История термина “фитосоциология” и борьба вокруг него.

3 Само появление фитосоциологии — как термина и как комплекса теоретических взглядов, сформировавших науку о растительных сообществах, — представляет собой любопытный сюжет из области истории идей. Понятие “фитосоциология” появляется в ботанике почти одновременно в работах разных, не связанных взаимными контактами и влияниями, ученых (см.: [Работнов, 1995; Линник, 2013]). Считается, что впервые оно прозвучало в 1896 г. в статье И.К. Пачоского «Социальная жизнь растений», опубликованной в польском журнале «Всехсвят» (“Wszechswiat”)1. Чуть позже, в 1898 г., уже на русском языке и независимо от Пачоского, термин «фитосоциология» для обозначения новой науки предложил другой русский ботаник — П.Н. Крылов в статье «Очерк растительности Томской губернии».
1. Пятью годами ранее Пачоский уже фактически выделил соответствующую дисциплинарную область, назвав ее «флорологией» и анонсировав как «науку о генезисе, жизни, развитии и распространении растительных ассоциаций», подчеркнув при этом, что «флорология представляет нечто аналогичное социологии» (цит. по: [Сукачев, 1928: 226]).
4 Ни в 1896 г., ни в 1898 г. новый термин не услышали, что неудивительно, поскольку первое его упоминание дается в польском журнале, а второе — в мало кому известном сибирском сборнике. В третий раз и также совершенно независимо от первых двух слово “фитосоциология” прозвучало в 1909 г. на XII съезде естествоиспытателей и врачей в докладе В.Н. Сукачева «О растительной формации», в котором он предложил «выделить из ботанической географии в особую отрасль ботаники — фитосоциологию»2. Здесь же он дает классическое определение растительного сообщества, в котором подчеркивает два его конституирующих признака — «существование определенных взаимоотношений как среди растений, так и между растениями и внешними условиями существования» [Сукачев, 1975: 41]. Именно на этих двух признаках базировались представления фитосоциологов о социологичности изучаемых ими явлений, дальше этих аналогий они старались не заходить.
2. С этим выступлением сам Сукачев и некоторые историки ботаники связывают выход фитосоциологии в научное пространство [Сукачев, 1975; Работнов, 1995; Линник, 2013]. Согласно другой точке зрения, фитосоциология (фитоценология) родилась в 1910 г. на III Международном ботаническом конгрессе в Брюсселе [Миркин, Наумова, 2016; Василевич, 2018].
5 Стоит подчеркнуть, что русские ботаники начали использовать социологическую терминологию задолго до того, как социология институционализировалась в России и практически параллельно с ее институциональным утверждением в США и Европе. При этом они были неплохо знакомы с концептуальным аппаратом науки о человеческом обществе. Так, Пачоский, по свидетельству Линника, был почитателем Г. Спенсера [Линник, 2013: 75], и это находит отражение в его взглядах на развитие растительного мира как на процесс разделения и специализирования функций. Если знакомство с идеями Спенсера было, по-видимому, естественно для образованной публики того времени, то обращение Сукачева к Г. Зиммелю выглядит более неожиданным. Любопытно, что из всех социологических авторов Сукачев обращается именно к нему — глубокому, но непростому для чтения автору и при этом социологу par excellence. Сукачеву импонировала зиммелевская идея форм обобществления, позволявшая провести параллель с фитосоциологией, также ориентированной на изучении взаимодействий в их типологических воплощениях (см.: [Сукачев, 1928: 225]).
6 Термин “фитосоциология”, метафорически схватив нечто очень важное в природе растительных сообществ, «оказался, — как пишет Сукачев — очень удобен, и это привело к его почти общему употреблению» [Сукачев, 1928: 226].
7 Параллельно с распространением нового термина и почти с той же скоростью вокруг него возникло полемическое пространство. Сукачев в работе 1959 г. «Из истории возникновения и развития советской фитоценологии» упоминает ироничную реплику В.Л. Комарова, высказанную в частной беседе: «Вы станете говорить и о преступном растительном сообществе» [Сукачев, 1975: 448]. Как «открытое выступление оппозиции» Сукачев воспринял статью В.А. Вагнера3 «“Социология” в ботанике» (1912) [Сукачев, 1975: 448–449]. Эти и другие критические выступления против фитосоциологии произвели неблагоприятное впечатление на сообщество. Тем не менее, несмотря на острые дискуссии (а отчасти, возможно, благодаря им), период до начала 1930-х был весьма плодотворным для развития смелых междисциплинарных параллелей. Это было, по свидетельству самого Сукачева, «временем усиленной разработки как теории, так и практики фитоценологии» [Сукачев, 1975: 450]. Появляются ключевые работы Г.Ф. Морозова, И.К. Пачоского, В.Н. Сукачева, В.В. Алехина и др., в том числе книга Сукачева «Растительные сообщества (Введение в фитосоциологию)», значение которой историки науки оценивают очень высоко, отмечая, что она «в течение нескольких десятилетий являлась единственным систематическим руководством по фитосоциологии, по которому обучалось несколько поколений геоботаников» [Корчагин, 1975: 24]. Эту книга Сукачев завершил весьма оптимистично как в плане оценки ситуации, сложившейся вокруг фитосоциологии, так и перспектив ее развития: «жизнь, можно сказать, уже узаконила слово “фитосоциология”», а дальнейшая разработка «этой молодой отрасли знания ...поведет к открытию новых заманчивых горизонтов, о которых мы сейчас не можем и гадать» [Сукачев, 1928: 226-227]. Косвенным, но в то же время достаточно тонким, свидетельством справедливости, на тот момент, подобных оценок служит то обстоятельство, что в специальных ботанических работах термин “фитосоциология” использовался уже без всяких комментариев и обоснований, как устоявшийся термин.
3. Владимир Александрович Вагнер (1849–1934) — известный российский зоолог и зоопсихолог. Решительно выступал против любых антропоморфизмов как в ботанике, так и зоологии. Представляется, что именно вследствие его влияния научное сообщество недооценило идеи А. Эспинаса (подробнее см. в: [Шмерлина, 2018]).
8 С начала 1930-х гг. фитосоциология — отчасти в содержательном, но прежде всего в терминологическом плане — подпадает под политико-идеологический надзор, разделив в этом отношении судьбу почти всей советской науки. Фактическому запрету подверглись прежде всего два термина — «растительное сообщество» и, особенно, «фитосоциология». Первый был заменен на «фитоценоз», второй — на «фитоценологию». Осуждались также любые рассуждения, в которых слышались отголоски «социологизации растительных группировок» [Сукачев, 1975: 281]. Описывая этот период в истории отечественной ботаники, Сукачев замечает, что идейно-идеологические преследования не могли «не оказать на некоторые время известное задерживающее влияние на развитие теории фитоценологии в Советском Союзе, оттолкнув ученых вообще от разработки теоретических вопросов в этой области» [Сукачев, 1975: 451].
9 Как свидетельствует Х.Х. Трасс, в письме к нему 1965 г. Сукачев высказывал сожаление, что «мы принуждены были в тридцатые годы отказаться от наименования нашей области ботаники “фитосоциология”». Он по-прежнему считал этот термин «более подходящим для учения о растительных сообществах, чем “фитоценология”» [Трасс, 1976: 53] — так же, как в далеком 1918 г., в статье «О терминологии в учении о растительных сообществах», считал необходимым подчеркнуть, что «термин “растительное сообщество” ...лучше, чем выражение “фитоценоз”, отвечает существу дела» [Сукачев, 1975: 106].
10

Зачем «социологизировать биологию»?

11 Основной интригой, в социологическом ракурсе рассмотрения истории фитосоциологии, является вопрос, зачем ботаникам нужны были эти сомнительные полутермины – полуметафоры: «сообщества», «социальное», «фитосоциология», какую эвристику они вносили, что именно в социологической терминологии позволяло лучше отразить «существо дела», нежели специальный понятийный аппарат.
12 Примечательно, что один из крайних сторонников социологического номинализма, Г. Тард, возражая против биологизации социологии, признавал: «…полезно социологизировать биологию» (см.: [Сорокин, 1920: 241]). Социология, ориентированная на решение своих специфических задач, связанных с осмыслением социального порядка, предложила сильную модель, значение которой выходило за границы человеческого мира. Эта модель описывала специфические системы, отличающиеся (1) дискретно-суммативным принципом организации; (2) активностью элементов системы в их взаимоотношениях между собой и с внешним миром; (3) ограниченностью ресурсов внешней среды. Подобная модель совместности в принципиальном плане является общей для человека, животного и растительного мира. Исходя из этого, Пачоский в «Основах фитосоциологии» (1921) формулирует тезис о трех ипостасях жизни: I – «индивидуальная жизнь»; II – «жизнь генетических видов»; III – «жизнь общественная, социальная» (выделено Пачоским; цит. по: [Линник, 2013: 75]). Интуиции подобного рода направляли поиски фитосоциологов, акцентировавших, как подчеркивает Линник, «чисто системный, по сути, весьма абстрактный и общий характер аналогии, на которой строится сравнение растительных и человеческих сообществ» [Линник, 2013: 59].
13 Исходные параметры подобных систем (дискретность, активность, существование в ресурсо ограниченной среде) делают неизбежными такие особенности их функционирования, как:
14 — взаимовлияния, проявляющиеся как непосредственно, так и в виде интегрированного воздействия сообщества на своих членов; соответственно, развитие каждого отдельного элемента системы в значительной степени определяется групповым целым (феномен «социализации» в широком смысле слова);
15 — борьба за существование и конкуренция за ресурсы;
16 — отбор в соответствии с критериями приспособленности и вытеснение слабых (плохо приспособленных);
17 — развитие в направлении нарастания сложности, что, в частности, проявляется как дифференциация позиций, структурирование взаимоотношений в системе, установление определенного (позиционального, временно́го) режима доступа к ресурсам;
18 — активное взаимодействие со средой и изменение последней под нужды системы.
19 Именно эти «социальные моменты» [Морозов, 1922: 29; 1949: 310] и выделялись теоретиками фитосоциологии. При этом в некоторых вопросах они оказывались прозорливее социологов — например, в вопросе об адаптации организмов к внешней среде. Так, Пачоский противопоставлял представлению Спенсера об адаптации как приспособлении к условиям внешней среды понимание ее как взаимного приспособления организмов к внешней среде и внешней среды — к потребностям организмов (см.: [Линник, 2013: 75–76]). Сукачев также утверждал, что «...растительное сообщество тесно связано с той средой, в которой оно живет; и обратно—эта среда испытывает влияние со стороны растительного сообщества» [Сукачев, 1928: 58]. Понимание внешней среды не только как условий, требующих приспособления, но приспосабливаемых под потребности живущих в ней организмов и сообществ, и сегодня еще остается свежим взглядом на проблему. И в социологии, и в биологии до сих пор часто выделяется лишь пассивный аспект адаптации, в то время как более перспективно трактовать ее в ракурсе концепции аутопойетических систем как процесс и результат «формирования “структурного сопряжения” в системе 'организм — внешняя среда'; “творческий” (внутренне обусловленный) ответ системы на требования среды, вплоть до приспособления среды к требованиям организма» [Шмерлина, 2013: 155].
20 То, что в фитосоциологии развивалось именно подобное понимание адаптации, разумеется, неслучайно, поскольку в фокусе ее внимания находились внутренние процессы, происходящие в растительных сообществах и в значительной степени определяющие как их «физиономические» характеристики, так и динамику.
21 Взаимовлияния растений друг на друга — важнейший конституирующий признак растительного сообщества, «социальный элемент» per se, осмысленный фитосоциологами как на огромном фактическом материале, что, конечно, представляет интерес только для биологов, так и концептуально, что небезынтересно для социологии. Пропущенная сквозь призму экологической доминанты мировосприятия современного человека, давно приученного к идее тесной и глубокой связи всего живущего на земле, мысль о взаимовлияниях растений в пределах того или иного растительного комплекса, будь то лес, луг, степь и пр., может показаться тривиальной. Между тем долгое время ботаники полагали, что развитие и распространение растений определяется внешними факторами, а именно — климатом и почвой [Корчагин, 1975: 9]. Обращение фитосоциологов к тем внутренним связям, которые обнаруживаются в растительных комплексах, было принципиально новым взглядом на проблему, переворачивающим прежние представления. Так, оппонируя мнению о том, что «движущая сила развития фитоценоза не в самом растении, а в среде», Сукачев подчеркивал, что она находится не в самом растении и не в среде как таковой, а «между растениями» [Сукачев, 1975: 291]. Новизна подобного подхода к проблеме заключала в себе дисциплинообразующий потенциал, и обращение к социологии — науке, сосредоточенной на процессах, протекающих между индивидами, — было вполне оправданно и естественно. Назвать подобные отношения “социальными” означало точно и емко отразить само «существо дела».
22 Взаимодействия и взаимовлияния растений нетрудно зафиксировать даже непосредственным наблюдением — они обнаруживаются «совершенно реально, совершенно осязаемо» [Морозов, 1949: 311]. Так, дерево, выросшее отдельно, разительно отличается от экземпляра аналогичной породы, произраставшего в окружении других (это выражается в специфических характеристиках формы и расположении кроны, геометрии ствола). Помимо внешних признаков, такие деревья будут отличаться особенностями роста, вегетативного и семенного развития, строения древесины, питания, испарения, плодоношения (см.: [Сукачев, 1975: 99; Морозов, 1949: 310]).
23 Базировавшаяся преимущественно на дарвинизме, фитосоциология видела в борьбе за существование важнейший фактор организации и динамики растительных сообществ. Ее наиболее очевидные последствия связаны с установлением иерархий в плане доступа к ресурсам и вытеснением слабых экземпляров. В то же время, фитосоциологи показывали, что в ходе борьбы за существование происходит частичное приспособление растений друг к другу и появление таких эффектов, которые К.Ф. Кесслер и П.А. Кропоткин называли взаимопомощью, Эспинас — сотрудничеством, а фитосоциологи — защитными или покровительственными отношениями (речь идет о таких, например, явлениях, как защита «от заморозков, солнцепека, травяного покрова и т.п.» [Морозов, 1922: 28]4). Переходя на уровень более отвлеченных и рискованных обобщений, Сукачев высказал предположение, что «...в строение сообщества вложен принцип ослабить борьбу за существование и дать возможность бок-о-бок существовать большему числу индивидуумов», тем самым — «наиболее полно использовать производительные силы среды» [Сукачев, 1922: 48, 56]. Еще более смелой является мысль о том, что «в противоположность человеческому обществу, в основу растительного сообщества заложен принцип, имеющий в виду выгоду целого, а не составляющих его отдельных элементов» [Сукачев, 1928: 56].
4. Если бы Эспинас знал о существовании такого рода взаимодействий в растительном царстве, он бы не сомневался в правомочности отнесения этого раздела ботаники к разряду социальных наук (см. [Эспинас, 2012: 110]).
24 Более строгая концептуализация холистической идеи содержится в понятии внутренней, или социальной, среды.
25 Внутренняя социальная среда возникает как эмерджентное следствие совместного существования, разнообразных взаимных влияний и приспособлений, она есть воплощение целостности растительного сообщества и одновременно фактор формирования и поддержания его единства. Пачоский, с именем которого Линник связывает открытие целостности растительных сообществ, писал: «Близкое произрастание растений ведёт к тому, что совокупность их создаёт известную специфическую обстановку — социальную среду, под влиянием которой протекает жизнь элементов, входящих в состав такого агрегата, а сам агрегат превращается в известное закономерное целое, которое мы называем растительным сообществом» (цит. по: [Линник, 2013: 67]). Морозов — автор, который нам особенно интересен, поскольку его читал П. Сорокин, выделял в качестве одного из «главных лесообразующих факторов» «самый лес или его внутреннюю среду, которая, раз будучи создана, сама уже влияет дальше как дальнейший фактор в жизни и метаморфозах леса». «Нам ...все время, — подчеркивал он, — придется считаться с приспособлением древесных организмов не только к внешней среде, но и к внутренней, социальной среде» [Морозов, 1949: 411; 97]5.
5. Похожие концептуализации возникали также в этологии: так, в результате длительных наблюдений над поведением популяции песцов о. Медный (Командорские о-ва) исследователи пришли «к выводу о существовании специфического вида среды — социальной — которая формируется как поведенческая среда и принципиальной отличается от обычной биологической среды» (Гольцман М.Я., Крученкова Е.П. Доклад «Социальное поведение медновских (командорских) песцов» на семинаре сектора социологии знания Института социологии РАН; 14.02.02).
26 Целостность, возникающая на основе и благодаря внутренней (социальной) среде, в лесном сообществе может быть увидена непосредственно — в особенностях взаимного расположения деревьев, в явлении ярусности, в сезонной подгонке отдельных пород. Открытие подобных целостностей и было основанием для выделения специальной науки, призванной изучать ее свойства, — фитосоциологии.
27 Проблематика сложности. В социологии, начиная со Спенсера, развитие человеческих общественных систем связывается с нарастанием разнообразия, дифференциация и сложности. В подобной плоскости динамику растительных сообществ рассматривали и фитосоциологи, видя в факторе разнообразия важнейшее условие их образования и развития. Не исключено, что подобная аналитическая установка отчасти была инспирирована чтением Спенсера, с творчеством которого были знакомы Пачоский, Морозов, а также, скорее всего, и другие фитосоциологи. В этом отношении особенно выделяются лесные сообщества, сложное строение которых, предполагающее неоднородность и неравенство, создает в итоге оптимальную систему, отличающуюся целесообразностью, взаимовыгодным сотрудничеством и гармонией. По словам Сукачева, «лесные сообщества среди других сообществ являются наиболее высоко развитыми в социальном отношении» [Сукачев, 1928: 46]. Как показал С.И. Коржинский, именно вследствие фактора разнообразия эволюция растительных покровов идет в направлении замещения леса степью, поскольку «лесные формации представляют ...более сложный тип, чем степные» (цит по: [Линник, 2013: 78–79]).
28 Русская фитосоциология представляла собой, таким образом, любопытный феномен. С одной стороны, она базировалась на очень конкретном, зримом и осязаемом материале, который описывала дотошно и скрупулезно, с привлечением фотографий, рисунков, статистических данных, графиков, схем. С другой стороны, в анализе этого материала фитосоциологи прибегали к системным обобщениям высокого, порой даже метафизического уровня и очень редко скатывались на уровень плоских непосредственных уподоблений. Как замечает Линник, «Русская фитосоциология предвосхитила системное мышление. Она не отождествляла – она аналогизировала» [Линник, 2013: 57]6.
6. В связи с этими особенностями теоретической рефлексии русских фитосоциологов стоит заметить, что критика Вагнером «социологии в ботанике» [Вагнер, 1912] бьет мимо мишени, поскольку выстроена на попытке показать отсутствие признаков сходства между животными и растительными объединениями, в то время как фитосоциология выявляет сходство на уровне системных изоморфизмов.
29

Следует ли «биологизировать социологию»?

30 Заявив о том, что «…полезно социологизировать биологию», Тард подчеркнул: «бесполезно и вредно биологизировать социологию» (цит. по: [Сорокин, 1920: 241]). Сукачев, напротив, утверждал: «те замечательные достижения, которыми … …обладает в отношении выяснения закономерностей построения и жизни растительных сообществ, …привлекают внимание и социологов…» [Сукачев, 1928: 5–6]. Это утверждение небезосновательно. Биологи и социологи, занимавшиеся изучением феномена социальности на разном предмете и в разных дисциплинарных ракурсах, знали о существовании друг друга и прислушивались к идеям друг друга. В период становления русской социологии и фитосоциологии имел место реальный и весьма плодотворный междисциплинарный диалог — ботаники взяли из социологии концептуально глубокую метафору сообщества, социологи (по крайней мере, в лице Сорокина) смогли оценить силу системных идей, посредством которых ботаники обобщали свои наблюдения. В контексте достаточно открытой в дисциплинарном отношении научной ситуации тех лет не кажутся удивительными рассуждения Сорокина о правомочности существования разных социологий — зоо-, фито- и homo- — и о возможности сотрудничества между этими науками [Сорокин, 1920: 11]. Есть основания полагать, что своим развитием социология в России (впрочем, не только в России) отчасти обязана животной и фитосоциологии — как в плане формирования общего пространства идей, так и в плане некоторых конкретных концептуальных влияний. Впрочем, акцент стоит сделать не на дисциплинарных или авторских приоритетах, а на социологически фокусированной ментальности эпохи, порождающей соответствующие интуиции в разных областях знаний.
31 Наблюдения фитосоциологов давали, как показано выше, основания для системных обобщений, способствовали осмыслению глубокой взаимосвязи элементов популятивных комплексов и универсального механизма социализации, который специфическим образом проявляется уже в растительном царстве, порождая внутреннюю социальную среду и превращая суммативные объединения в реальные (а не номинальные) единства. Русская социология была готова обсуждать эти сюжеты, фактически признавая наличие общего проблемного поля социальной науки, понятой предельно широко, как наука о популятивных целостностях.
32 Пример П. Сорокина в этом отношении особенно интересен. Фитосоциология, по-видимому, привлекала его наглядностью своего предмета: представители этой школы строили свои философско-социологические рассуждения на вполне конкретном, эмпирически доступном и осязаемом материале, и это не могло не импонировать Сорокину, тяготеющему к субстанционально-вещественному реализму (что хорошо демонстрирует его концепт проводника). В «Системе социологии» (1920) Сорокин упоминает ключевые фитосоциологические работы Сукачева и Морозова и даже приводит обширную цитату из последнего, противопоставляя ее «глубоко ошибочным» словам Н.И. Кареева о том, что «лес деревьев не составляет общества, и нахождение дерева среди других деревьев ничего не прибавляет к его природе». По мнению Сорокина, «дело обстоит как раз наоборот» [Сорокин, 1920: 247]. Сегодня это кажется поразительным, но Сорокин использует данные фитосоциологии как теоретический аргумент против номинализма Тарда, упрекая последнего в том, что он «похож на человека, “из-за деревьев не видящего леса”, леса как общества взаимодействующих деревьев, отличного от простой суммы невзаимодействующих древесных единиц» [Сорокин, 1920: 247].
33 Фитосоциологические наблюдения служили, таким образом, убедительным материалом для Сорокиным в выработке позиции относительно непростой дилеммы социологического реализма / номинализма. Более того, не исключено, что само понятие “взаимодействие”, в котором Сорокин видел основное содержание и сущность общественной жизни, появился в его социологии благодаря чтению фитосоциологических работ Морозова и Сукачева7 — концептуальные и текстологические параллели между рассуждениями фитосоциологов и Сорокина очевидны.
7. Аналогичное предположение можно сделать в отношении концепта «коллективное сознание», которое Дюркгейм, по всей видимости, заимствовал у А. Эспинаса.
34 При всей смелости, с которой Сорокин прибегал к междисциплинарным обобщениям, он, однако, никогда не давал повода для подозрений в редукционизме, но, напротив, подчеркивал существование резкой грани между фито- и зоосоциологией, с одной стороны, и homo-социологией, с другой. В то же время, Сорокин считал обязательным для социолога считаться с данными биологии и «там, где это возможно, …сводить изучаемые им процессы к их биологическим основам» [Сорокин, 1920: 15].
35 Таким образом, фитосоциология занимает некое скромное место в истории социологии; на этапе становления социологической мысли она давала ей материал для осмысления, концептуализаций и философско-гносеологических обобщений. Упомянем также об участии фитосоциологии в формировании историософской концепции евразийства. Как пишет Линник: «Под влиянием русской фитосоциологии евразийцы рассматривали отечественную историю в ...категориях: лес против степи – степь против леса...» [Линник, 2013: 77]; здесь следует упомянуть прежде всего учение С.И. Коржинского, которое легло в основу историософских концепций Г.В. Вернадского и П.Н. Савицкого.
36 Исследования популятивных систем всегда будут провоцировать на междисциплинарные сопоставления и порождать более или менее плодотворные эвристики. В качестве возможных сегодня теоретических коннотаций фитосоциологических идей следует указать прежде всего на проблематику границы, имеющую принципиальное значение для любой системы и науки, изучающей ее в том или ином содержательном преломлении.
37 В социологии понятие социальной границы — важный, но слабо отрефлексированный концепт [Беспамятных, 2012], отсылающий к Г. Зиммелю, И. Гофману, Н. Луману. Безусловно, символические границы социальных и культурных объектов — такие как, например, «рама картины» — «имеют совершенно иное значение, чем то, что мы называем границами природных объектов» [Зиммель, 2006: 48]. Однако «границы в природе» — это не только «лишь место непрерывных экзосмосов и эндосмосов со всем, находящимся по ту сторону» [Зиммель, 2006: 48], это также место наибольшей активности и «озабоченности» любой целостной системы, а также место наиболее ярких проявлений системной динамики. «Именно на границах ...протекают самые интересные ...события» [Линник, 2013: 78], и это показано не только в фитосоциологии, но также в политической географии (см.: [Дронов, 2017]).
38 К проблематике границы имеет отношение тема разнообразия как проблема перехода через границы целостного, ограниченного в своем качественном составе сообщества. Взятое в этом ракурсе, фитосоциологическое понятие границы корреспондирует с функциональным подходом к пониманию социальной границы в социологии, где она связывается с «социальной идентичностью и критериями принадлежности к социальной группе» [Беспамятных, 2012: 44]. Пачоский развивал весьма рискованную, но не лишенную смысла аналогию между нарушением социальных и фитосоциологических границ и их последствиями для соответствующих сообществ: подобно тому как бузина, проникая в нижние ярусы леса, разрушает его единство, неконтролируемое проникновение в социум чужеродных социально-этнических элементов оказывает на него дестабилизирующее воздействие (см. [Линник, 2013: 60]). Серьезное социологическое обсуждение подобных вопросов выходит за рамки междисциплинарных аналогий, однако выявляемые в последних изоморфизмы, безусловно, имеют эвристическое значение. Они связаны с осмыслением значения разнообразия как прогрессивного или деструктивного фактора, рассмотренного с точки зрения сохранения системной целостности, самоорганизации и развития популятивного объекта.
39 Весьма отдаленные и в то же время наиболее интригующие междисциплинарные параллели можно провести в плоскости дилеммы дискретного / континуального, имеющей принципиальное значение для науки о растительности и стимулирующей теоретические поиски науки о социальности человека. Здесь стоит подчеркнуть, что для фитосоциологии проблема границы имеет не только предметно-исследовательский, но и дисциплинообразующий аспект. Сама модель сообщества как некоего взаимосвязанного единства — социума или даже организма, являющаяся ключевой интуицией фитосоциологии, определившей не только ее развитие, но и название, имплицитно предполагает наличие границы8. Согласно этой интуиции, растительный мир представляет собой совокупность дискретных образований — растительных сообществ. Между тем практически одновременно в фитоценологии (это название здесь будет более уместно) развивалось другое, конкурирующее направление, отрицающее наличие реальных границ между отдельными растительными скоплениями и противопоставляющее дискретной модели растительных сообществ континуальную. Эта вторая модель утвердилась в современной науке о растительности; в контексте этой парадигмы растительное сообщество «является абстракцией и результатом прагматической редукции многомерного континуума» [Миркин, Наумова, 2012: 126].
8. По Беспамятных, это — граница в структурном значении данного понятия: граница как «предел социальной системы, пространство взаимодействия между данной системой и …тех, которые соседствуют с ней» (определение С. Уоллмена, цит. по: [Беспамятных, 2012: 44]).
40 В социологии также наблюдается стремление уйти от фиксированных рамок социального и движение к процессуальным моделям («текучая современность» З. Баумана, социология мобильностей Дж. Урри, сетевое общество и пространство потоков М. Кастельса, текучий мир Дж. Ло и акторно-сетевая теория в целом, социология событий П. Штомпки и др.). Речь здесь, конечно, может идти не о прямых аналогиях, а скорее об отражении нового состояния мира, подвижного и взаимосвязанного, и нового взгляда на мир, акцентирующего его глобальную целостность и непрерывность в пространстве и времени. Этот новый взгляд характеризуется нарастающим сомнением в реальном существовании групповых единств и некоей новой, постмодернистской версией номинализма, не возвращающей субъекту статус главного действующего лица — агента социальности, но вплетающего его в поток процессов, событий и вещей.
41 ***
42 Фитосоциология давно принадлежит истории науки. Само это слово сохранилось в некоторых языках, но всего лишь как синоним фитоценологии, очищенный от системных аналогий и параллелей. Однако чем бы ни была русская фитосоциология — казусом, исчерпанной моделью системного описания общества или полем нереализованных эвристик — она представляет собой весьма любопытную, яркую и драматичную страницу истории отечественной науки, нетривиально связанную с процессом становления социологической мысли.

Библиография

1. Беспамятных Н.Н. Понятие границы в социологической теории // Вестник Гродненского государственного университета имени Янки Купалы. Сер. 5. Экономика. Социология. Биология. 2012. № 1 (125). С. 43–48.

2. Вагнер В.А. «Социология» в ботанике (фитосоциология) // Природа. 1912. Сентябрь: 1059–1080.

3. Василевич В.И. Становление российской фитоценологии в 10-30-х годах XX века // Ботанический журнал. 2018. 103 (9): 1075–1092.

4. Дронов А.М. Междисциплинарная практика изучения границ и пограничий // Историческая экспертиза. 2017. № 3 (12). С. 128–143.

5. Зиммель Г. Рама картины. Эстетический опыт // Социология вещей. Сборник статей / Под ред. В. Вахштайна. М.: Территория будущего, 2006. С. 48–53.

6. Корчагин А.А. Роль В.Н. Сукачева в развитии русской, советской фитоценологии // Сукачев В.Н. Избранные труды в 3 т. Т. III. Проблемы фитоценологии. Л.: Наука, 1975. С. 5-40.

7. Линник Ю.В. Русская фитосоциология // Эко-Потенциал. 2013. №№ 3-4. С. 54 – 94.

8. Миркин Б.М., Наумова Л.Г. Современное состояние основных концепций науки о растительности. Уфа: АН РБ, Гилем, 2012.

9. Морозов Г.Ф. Лес как растительное сообщество. 2-е изд. М.: Государственное издательство, 1922.

10. Морозов Г.Ф. Учение о лесе. 7-е изд. М.-Л.: Гослесбумиздат, 1949.

11. Работнов Т.А. История фитоценологии. М: Аргус, 1995.

12. Сорокин П.А. Сорокин П.А. Система социологии. Т. 1, ч. 1. Петроград: издат. т-во «КОЛОС», 1920.

13. Сукачев В.Н. Избранные труды в 3 т. Т. III. Проблемы фитоценологии. Л.: Наука, 1975.

14. Сукачев В.Н. Растительные сообщества (Введение в фитосоциологию). 4-ое доп. изд. М.-Л.: Книга, 1928.

15. Трасс Х.Х. Геоботаника. История и современные тенденции развития. Л.: Наук, 1976.

16. Шмерлина И.А. Биологические грани социальности: Очерки о природных предпосылках социального поведения человека. М.: Либроком, 2013.

17. Шмерлина И.А. Тема социальности животных в отечественной дореволюционной социологии: А.В. Эспинас и неуспех междисциплинарного диалога // Социологический журнал. 2018. Т. 24. № 4. C. 132–153. DOI: https://doi.org/10.19181/socjour.2018.24.4.6101

18. Эспинас А.В. Социальная жизнь животных: Опыт сравнительной психологии. М.: Либроком, 2012.

Комментарии

Сообщения не найдены

Написать отзыв
Перевести