Исследование оборонительных сооружений Поволжья, опубликованное сотрудниками Института археологии им. А.Х. Халикова АН Республики Татарстан в журнале «Археология евразийских степей», является фундаментальной монографией, которая не должна пройти мимо внимания археологического сообщества. Эта работа знаменует принципиально новый этап археологического изучения земляных укреплений, достигнутый благодаря соединению современных подходов полевой работы с привлечением методов естественных наук. Пожалуй, впервые в России столь сложные объекты, как валы городищ раннего железного века, публикуются совместно археологом и геоморфологом. Поэтому нельзя не согласиться с С.В. Кузьминых, написавшим в предисловии к изданию, что результатом такого содружества стало получение корпуса источников, который никогда ранее не анализировался в связи с историей мысовых городищ Волго-Камья.

Монография состоит из пяти глав. Первая глава разъясняет методику исследований как на полевом этапе, так и на камеральном, причем отдельно рассмотрены методические приемы раскопок валов (по слоям насыпи или же горизонтальными пластами) и различные способы геоморфологического изучения как валов, так и всего городища как геологического объекта. Глава невелика по объему, но дает полное представление о солидной методической базе исследователей. Вторая глава посвящена характеристике природных условий (рельеф, ландшафт, климат и др.) и общим сведениям о городищах Волго-Камья (их размеры, площадь, культурная атрибуция и хронология). Наиболее важная информация и основные выводы работы заключен в третьей главе, название которой говорит само за себя: «Оборонительные сооружения мысовых городищ раннего железного века и раннего средневековья: археологические, геологические и геоморфологические аспекты». В четвертой главе представлены данные о материальной культуре городищ раннего железного века и раннего средневековья, рассмотренных в монографии. Эти данные были получены в ходе раскопок и обследований на ряде городищ, где кроме фортификационных сооружений исследовались также культурные слои и постройки, относившиеся ко времени функционирования фортификаций. Наконец, в заключительной пятой главе дан обзор и классификация основных элементов, подвергнутых изучению: городищенских мысов, морфологии и литологического строения валов и рвов, изложены основные итоги геоархеологического анализа мысовых городищ и оборонительных сооружений. Здесь же представлены и основания для хронологической характеристики процесса создания валов (и рвов): на одних городищах эта хронология укладывается в рамки одной культуры, на других она включает ряд этапов, соотносимых с разными культурами.

Геоархеологический анализ фортификационных сооружений позволил авторам убедительно, на конкретных примерах доказать, что все мысовые городища являются объектами, подвергшимися за время их существования сильнейшей трансформации как под действием природных, так и антропогенных факторов, причем в сложнейшем их переплетении. Исследователи городищ в ХХ в. не всегда учитывали это важнейшее обстоятельство, зачастую воспринимая городищенские площадки и оборонительные системы в качестве некого навеки законсервированного объекта, являвшегося к тому же продуктом исключительно человеческой деятельности. При этом нередко все сооружения на городищах расценивались как дошедшие до нас в первозданном виде, либо поврежденные в самой незначительной степени. Далеко не всегда даже допускалась мысль, что городищенские валы воздвигались в несколько этапов, на протяжении длительного времени. Между тем, каждое искусственно созданное земляное сооружение подвержено воздействию природной среды: оно деформируется, разрушается, его грунты преобразуются самыми разными природными процессами – тектоническими, оползневыми, эрозионными, почвенными. Без учета этих трансформаций невозможно понять или даже приблизиться к пониманию того, как (и когда) создавалось то или иное защитное сооружение, что оно представляло собой в момент его возведения, что с ним происходило впоследствии, на протяжении многотысячелетней истории его существования – вначале как сознательно использовавшегося защитного сооружения, а позже – как элемента естественного рельефа местности. Именно поэтому прямое соавторство археолога и геоморфолога так важно для научного осмысления древности. Нельзя сказать, что авторы монографии – пионеры в этой области. Археологи, занимающиеся эпохами бронзы и раннего железного века и в прошлом прибегали к помощи специалистов в различных областях естественных наук, однако такое системное содружество, распространившее свое внимание на десятки разных памятников, демонстрируется впервые.

Важным наблюдением авторов стало указание на то, что в период существования ананьинской и азелинской культур на ряде городищ фиксировался сброс бытового мусора (в том числе золы) на внешний скат вала (с. 94). Это наблюдение коррелирует с выводом, полученным на совершенно иных материалах центра Русской равнины, позволившим говорить о том, что валы раннего железного века представляли собой не только оборонительные сооружения, но одновременно и своего рода зольники, мусорные свалки, возникавшие на внешней границе поселения (Гольева, Коваль, 2011. С. 155–159; Гольева, Коваль, Сыроватко, 2014. С. 91–93; Гольева, Сыроватко, Трошина, 2014. С. 420–426). Материалы Прикамья позволяют видеть в этом не редкое исключение из правила, а некое стадиальное явление, характерное для долгого периода существования небольших городищ в лесной зоне Восточной Европы на этапе родового строя.

Правда, сами авторы монографии основное свое внимание сосредоточили на том, что они называют «осадконакоплением» в валах, т.е. перемещением в них грунтов, из которых сложены коренные породы городищенских мысов. Ими тщательно фиксировались, разумеется, и порции культурного слоя в свитах прослоек валов, которые содержали археологический материал, служивший основанием для датировки возведения насыпей. К сожалению, при этом за рамками обсуждения оказался вопрос о том, каким образом доставлялись эти порции грунта, а он имеет принципиально важное значение, поскольку от ответа на него зависит и выводимая дата. Дело в том, что если культурный слой приносится небольшими партиями, но постоянно, то дата создания вала может непосредственно вытекать из датировок тех артефактов, которые обнаружены в этих прослойках вала, поскольку создание насыпи оказывается полностью синхронно жизни на городище. Однако возможен и совершенно иной сценарий возведения вала, когда для насыпи используется культурный слой, относящийся к более раннему времени, нежели дата насыпки вала. Если, к примеру, поселение возникает на мысу, где в далеком прошлом уже отложился культурный слой и этот слой используется как строительный материал для насыпи вала, то при попытке датировать вал по найденному в нем материалу приведет к существенному удревнению этого сооружения. К сожалению, этот вариант совершенно не рассматривается авторами и в некоторых случаях создается впечатление, что они ставят знак равенства между датой материала, обнаруженного в тех или иных слоях насыпи и датой строительства. А это не всегда может быть допустимо. Для того чтобы избежать подобной ошибки, необходим скрупулезный анализ встреченного в прослойках вала археологического материала и установление происхождения каждой прослойки в составе насыпи.

Чрезвычайно важны наблюдения авторов, проливающие свет на причины хорошей сохранности валов с высокими гребнями и крутыми склонами. В общем виде авторская концепция состоит в том, что причин тут было три: сознательное переслаивание разнородных грунтов в насыпи, их естественное уплотнение и возведение деревянных подпорных стенок столбовой конструкции. Если первые две причины обоснованы весьма убедительно, с привлечением методов естественных наук, то третья, к сожалению, выглядит пока недостаточно фундированной из-за отсутствия в публикации чертежей выявленных остатков таких подпорных стен (в том числе следов столбовых ям, входивших в их конструкцию). Опирается идея о подпорных стенах в сущности только на один логический пассаж: «Крутой наклон слоев раннего вала, превышающий наклон склона седловины, свидетельствует о наличии какого-то ограничителя, препятствующего растеканию тела вала» (с. 108). Мысль интересная, но требующая проверки и демонстрации конкретных примеров. Прежде всего, хотелось бы увидеть в разрезах валов те деформации грунтов, которые должны были происходить при неизбежном разрушении таких подпорок благодаря гниению опорных столбов, закопанных в землю.

В ряде случаев сама интерпретация «подпорных стенок» выглядит спорной. Например, на городище Гремячий ключ в тыльной части вала параллельно его оси в материке проходила канавка шириной 30-35 см и глубиной 20 см, названная следом «подпорной стенки вала» (с. 27, 29), хотя аргументы в пользу такого прочтения не обозначены. Между тем хорошо известно, что многие валы городищ РЖВ сменили собой линии частоколов, оставляющих именно такие следы в виде канавки, врезанной в материк. Никаких специфических признаков, которые указывали бы на то, что здесь обнаружены не следы более раннего частокола, а именно остатки «подпорной стенки», на профилях раскопов не видно.

Предположение о двух «подпорных стенках» (внешней и внутренней) на Зуевоключевском городище зиждется на зафиксированном у внутреннего ската вала, на погребенной почве, скоплении бревен, о которых не приведено никаких сведений: ни об их длине, ни о диаметре, ни о размещении в пространстве. Ясно лишь, что их было довольно много и они залегали вдоль оси вала. Единственным ясным аргументом в пользу существования таких стенок является тезис о том, что «без подпорных стенок песчаный не бесспорен: на валу города Болгара, который также был насыпан из песчаного материала, никаких подпорных стенок не было (Коваль, Русаков, 2018). Разумеется, подпорные стенки теоретически могли где-то применяться при создании валов, но пока они остаются версией авторов, которая обоснована явно недостаточно. При этом среди факторов стабилизации поверхности вала ими совершенно не рассматривается искусственная или естественная задерновка насыпи – наиболее простой и нетрудозатратный метод достижения значительной крутизны склонов. Таким образом крутые склоны насыпей могли выстраиваться древними фортификаторами без всяких подпорных стенок.

Необходимо также обозначить те проблемы, которые остались нерешенными или недостаточно раскрытыми в рассматриваемой монографии. Одной из них является чисто методический вопрос фиксации планов раскопов, которыми исследовались валы и рвы. Хотя авторы и написали, что их исследования проводились по слоям или горизонтальным пластам, ни один из планов этих пластов и слоев ими не приведен ни в графическом виде, ни на фото. Возможно, это случилось потому, что такие планы показались им неинформативными из-за однородности выявленных грунтов. Однако это те самые факты, которые важны читателям для понимания методики исследований и логической цепочки предлагаемых выводов. Без них создается впечатление, что все свои выводы авторы строили исключительно на анализе вертикальных разрезов валов и рвов, а этого явно недостаточно для понимания последовательности и способов создания вскрытых насыпей. Для того чтобы убедиться в том, что зафиксированный разрез пришелся не на какой-то исключительный участок вала, а демонстрирует типичную ситуацию, повторявшуюся на всей изученной площади вскрытия, как раз и необходимы пластовые планы, подтверждающие (или, наоборот, исключающие) единообразие залегания прослоек внутри вала. Именно этим, кстати, и объясняется требование современной методики изучения валов, диктующее необходимость их прорезки траншеей шириной не менее 6 м (Моргунов, 2019. С. 29). Лишь при такой ее ширине появляется уверенность в том, что разрез попал на тот участок, который не является уникальным по характеру залегания прослоек. И не стоит думать, что методические рекомендации, разработанные для валов древнерусского времени, неприемлемы для более ранних оборонительных сооружений. Как раз наоборот: для ранних фортификаций они особенно важны, поскольку эти древнейшие насыпи в прошлом редко вскрывались раскопками (с попластовой фиксацией), а изучались только по разрезам, которые нельзя правильно понять в отрыве от планиграфии.

К сожалению, в лесистой местности Волго-Камья закладывать траншеи шириной 6 м не всегда возможно, поэтому в ряде случаев авторам приходилось ограничиваться траншеей шириной всего 1 м (рис. 77), которая, конечно, лишала их возможности получать проверяемую планиграфическую информацию. На большинстве же городищ проводились только зачистки обнажений на валах или шурфовка, которые не дают возможности понять процесс создания насыпи, предоставляя лишь сведения о последовательности возникновения отдельных прослоек, генезис которых остается неизвестным. При отсутствии разреза, выполненного раскопом, подобные профили не могут рассматриваться в качестве полноценного источника для изучения структуры валов.

Вторая проблема связана с фиксацией следов почвообразования в валах, поскольку именно они позволяют надежно определять периоды стабилизации поверхности насыпи в тех случаях, когда вал создавался в несколько этапов, разделенных продолжительными перерывами. Хотя авторы привлекли к изучению стратиграфии валов почвоведа Е.В. Пономаренко, ее заключения представлены в публикации лишь в виде кратких цитат, никак не связанных с иллюстративным материалом. Например, в валу уже упоминавшегося городища Гремячий ключ на границе между насыпями двух разных этапов были отмечены некие «следы почвообразования», но ни на одном из чертежей они не были помечены. Не дано и каких-то разъяснений, что собой представляли эти «следы». При этом говорится еще и о «перекопанности», и об обжиге поверхности древнейшего ядра насыпи. Но вся поверхность древнейшей насыпи в профиле имела длину всего 4 м и такое разнообразие воздействий на нее на этом коротком отрезке очень сложно представить. На малоформатной фотографии разреза (рис. 7) различить все эти разнообразные детали невозможно, на чертеже разреза (рис. 8) также не показаны ни участки со «следами почвообразования», ни прокаленные огнем зоны, ни перекопанные поверхности.

Третью проблему составляют интерпретации, для которых вообще не приведено никаких доказательств. Так, на Маклашеевском II городище при упоминании вала-«шишки» именьковского времени, который до наших дней не сохранился вовсе (он известен лишь по старым фотографиям) и в прошлом никогда не исследовался археологически, авторы все же позволяют себе делать предположение о том, что «разрушение макушки шишки, видимо, было связано либо с быстрым гниением, либо прогоранием внутренней деревянной конструкции» (с. 53). Но если объект не исследовался, то откуда вообще могли взяться мысли о наличии в нем какой-либо деревянной конструкции? Если бы подобные сооружения были изучены ранее и такие конструкции были в них найдены, то авторы указали бы на эти аналогии с соответствующими ссылками на литературу. Однако полное отсутствие таких ссылок говорит о том, что никаких таких данных в руках авторов не было. Следовательно, предложенная гипотеза полностью умозрительна и опирается не на зафиксированные раскопками следы, а на цепочку допущений.

В некоторых валах городищ железного века Среднего Поволжья деревянные конструкции были обнаружены при раскопках 1950–1960-х годов: они представляли собой остатки деревянных «заборов» и плетневых стенок, водруженных на вершины насыпей. Такие конструкции были зафиксированы, в частности, на Именьковском городище (Калинин, Халиков, 1960. С. 237–240; Старостин, 1967. С. 12. Табл. 10). Самой загадочной конструкцией, встреченной в валах поволжских городищ, являлись срубы с двойными стенками, обнаруженные на городище Шелом (Жиромский, 1958. С. 429–434), которые размещались под насыпью вала (в ее верхнем горизонте также были замечены древесные остатки, но относившиеся уже не к срубам, а к решетчатой конструкции). Срубы хорошо зафиксированы в плане, но их стратиграфическая позиция неясна, поскольку получить разрез вала с этими конструкциями при раскопках 1954 г. не удалось, а при зачистке осыпи вала в 2014 г. остатки древесины были отмечены только в средней части вала. Между тем в 1954 г. наиболее сохранные деревянные конструкции были обнаружены под насыпью вала, на поверхности погребенной почвы, причем один «сруб» сохранился на высоту 1,7 м (Жиромский, 1958. С. 429–432). Если они действительно связаны с оборонительными сооружениями, то, возможно, демонстрируют одну из первых в Восточной Европе попыток создания древо-земляных стен. Однако фрагментарность имеющихся данных не позволяет признать такую интерпретацию однозначной или хотя бы наиболее вероятной.

Разумеется, сделанные замечания не могут поколебать самой высокой оценки проделанной работы, составившей заметный вклад в изучение древностей Волго-Камья. Подводя итог анализу монографии, хотелось бы пожелать ее авторам продолжения их совместных исследований, расширения масштабов раскопочных работ и получения новых данных о древнейшей фортификации в лесной зоне Восточной Европы.