Везде
The issues of studying Magyars genesis (based on the Ural-Siberian materials of the Early Middle Ages)
Table of contents
Annotation Estimate Publication content
References Comments
Share
QR
Metrics
The issues of studying Magyars genesis (based on the Ural-Siberian materials of the Early Middle Ages)
Annotation
PII
S086960630015374-0-1
Publication type
Article
Status
Published
Authors
Natalia Matveeva 
Occupation: Professor
Affiliation: Tumen state university
Address: Tumen, Russia
Gábor Gyóni
Affiliation: Eötvös Lorand University
Address: Budapest, Hungary
Aleksandr S. Zelenkov
Affiliation: Tyumen State University
Address: Tumen, Russia
Edition
Issue 2
Pages
147-166
Abstract

The authors characterize the pattern of historical and cultural processes in the western part of Western Siberia in terms of the Magyars origins issue. The article criticizes the primordialistic concept of the connection of their ancestral home with the Sargat forest-steppe culture of the early Iron Age. According to the analysis of the material culture of the late 3rd–8th century AD based on the Bakal, Potchevash and Karym sites and the fixation of the enclaves of the early Turks, a conclusion is drawn about the polyethnic nature of the population, its high dynamics of settling and contacts. It seems promising to consider several cultures of the early Middle Ages with regard to the fact of the exodus of the “Seven Magyars” political union supporting V.A. Ivanov’s point of view. The task of the next research is to compare the sites of the 6th–8th centuries of the Bakal culture in the forest-steppe Tobol River region, the Potchevash culture of the forest-steppe and the Irtysh taiga, and the Karayakupovo culture of the Southern Urals to verify the hypothesis of the relatively rapid formation of the Ancient Magyar under the influence of foreign policy factors. 

Keywords
Western Siberia, Urals, the Early Middle Ages, archaeological cultures, Magyars
Acknowledgment
Работа подготовлена при финансовой поддержке РФФИ, научные проекты № 19-59-23006, 19-39-90009, и Фонда “За русский язык и культуру” Венгрии.
Received
28.06.2021
Date of publication
28.06.2021
Number of purchasers
6
Views
108
Readers community rating
0.0 (0 votes)
Cite Download pdf Download JATS
1 Проблема этногенеза мадьяр, наверное, – одна из самых интригующих в истории средневековых кочевников. По ней в течение более чем столетия накопилась весьма обширная литература, предложено несколько подходов к ее решению, в последние время сделаны попытки представить обобщения по археологическим (Иванов, 1999; 2008; 2015; Тюрк, 2016; Комар, 2018), историческим (Овчинникова, Дьёни, 2008; Gyóni, 2008, 2019), лингвистическим данным (Хайду, 1985; Напольских, 1997; Егоров, 2013). В настоящей работе своей задачей мы видим выработку подхода к изучению урало-сибирского круга археологических культур, связанных с формированием мадьяр, не противоречиво сочетающего данные смежных наук.
2 Письменные источники фиксируют появление венгров в периферийных зонах европейского мира: в 819 г., около 830 г.; в 862 г. венгры еще проживали в Восточной Европе, а около 895 г. переселились в Карпатскую котловину. Период до IX в. характеризуется скупо, хотя в венгерской историографии предполагается преемственность мадьяр с оногурами и аварами, начиная с VII в. (László, 1978; Moravcsik, 1914. 280–292.old.; Szűcs, 1992). Действительно, предшествующие аварским контакты с тюркоязычным населением документируются значительной группой слов из языков огуро-булгарского круга (Хайду, 1985; Егоров 2013. С. 57). В венгерских письменных источниках упоминается край «Дентумогер» как название территории, откуда началось движение мадьяр (Kristó, 1996. 96.old). Вопрос о ее границах на сегодня очень спорный. Древность этого термина указывает на то, что до IX в. (terminus ante quem распада мадьяр на разные группы) существовало общее мадьярское этническое самосознание.
3 Топонимика определяет территорию мадьярской прародины восточнее и южнее Урала (Матвеев, 1961. С. 139), а в Приуралье угро-язычное население появляется в ходе миграции западносибирских групп (Напольских, 1997. С. 68). Самые поздние исторические источники застают его по ту и другую стороны Уральского хребта. Имеются свидетельства обитания манси в Предуралье и Башкирском Зауралье с южной границей по р. Белая (Соколова, 1975; Хисамитдинова, 1988). Эти данные делают вероятной единую ойкумену угро-язычных народов в I тыс. н.э., признаваемую многими исследователями (см., например: Белавин и др., 2009; Фодор, 2015; Кулешов, 2017. С. 82). Сибирское происхождение языка мадьяр не вызывает сомнения, так как имеется общая лексика у венгерского и самодийских языков: этноним «мадьяр» (маджар) этимологически совпадает с этнонимом «манси» (Хелимский, 1982. С. 123–125). По данным лингвистики и письменных источников определяется очень широкий ареал, где могли изначально проживать мадьяры в начале IX в.: склоны Урала, его южная часть, а также прилегающие лесостепные и подтаежные районы Западной Сибири.
4 Учитывая факт миграции, исследователи искали материальные следы культуры предков мадьяр в Восточной Европе по археологическим материалам, типологически отличающимся от серийно встречающихся в Приуралье (так называемые венгерские маркеры: шкура коня в могиле головой к покойнику, сумочки-ташки, лицевые покрытия, «венгерский» художественный стиль торевтики, серьги с многочастными привесками и др.). Сибирские аналогии использовались применительно к объяснению происхождения неволинской (Голдина, Водолаго, 1990. С. 4, 5; Голдина, 2004. С. 268), кушнаренковской и караякуповской археологических культур (Казаков, 2007. С. 49; Иванов, 2008. С. 96, 97; 2015. С. 215). Считалось, что распад «саргатской общности» в Западной Сибири и миграция ее населения в период Великого переселения народов обусловили появление новых очагов культурогенеза в Приуралье (Тот, 1970; Халикова, 1976; Могильников, 1987. С. 163; 1994. С. 67, 68; Косарев, 1991. С. 27; Корякова, 1994; Фодор, 2015. С. 22–25).
5 Данная модель до начала 2000-х годов определяла траектории исторических интерпретаций по вопросу происхождения древних мадьяр. Но дальнейшее накопление данных и заполнение лакун в историко-культурных схемах раннего железного века погасили оптимизм сторонников «общеугорской ойкумены». Получила аргументацию многокомпонентность состава населения, обосновано длительное его проживание в лесостепи Зауралья вплоть до IV в., доказано преобладание в саргатской культуре восточноиранских элементов (Матющенко, 1991; Матющенко, Татаурова, 1997. С. 102–106; Матвеева, 2000. С. 291–299). Именно поэтому на сегодняшний день ни культурные традиции, ни мировоззрение, ни расовые характеристики не позволяют отождествлять саргатскую культуру с гомогенным и многочисленным прамадьярским этносом. Как представляется, механизм культурогенеза на заре эпохи Великого переселения народов был иным.
6 Зону сложения базовых черт погребального обряда и костюмного комплекса древних венгров связывали с средневековым населением Урало-Сибирского региона, но получили весьма широкие и не совпадающие друг с другом зоны их распространения. В центре внимания оказались кушнаренковская, караякуповская, ломоватовская культуры (Голдина, Водолаго, 1990; Иванов, 1999, 2015; Голдина, 2004; Казаков, 2007), при изучении которых привлекали суммарно сибирский материал для доказательства присутствия в них мадьярских компонентов, хотя не рассматривались конкретные этнокультурные маркеры. Пока не учтены новые трактовки после их начального выделения для бакальской (Сальников, 1956), карымской (Чернецов, 1958; Федорова и др. 1991) и потчевашской (Мошинская, 1953; Генинг и др., 1970; Елагин, Молодин, 1991) культур, предложенные в конце 1990-х – 2000-е годы (Викторова, Морозов, 1993; Скандаков, Данченко, 1999; Коников, 2007; Данченко, 2008; Рафикова, 2011; Зыков, 2012; Матвеева, 2012, 2016; Борзунов, Чемякин, 2013, 2015). Произошло переосмысление раннесредневековых материалов Зауралья как остатков культур полиэтничного населения, в состав которых входили группы таежных и степных мигрантов (Боталов, 2013. С. 140; Матвеева, 2018; Матвеева, Зеленков 2018. С. 75). Картографировано широкое распространение кушнаренковского керамического типа, в котором ранее искали ключ к решению вопросов трансуральской миграции (Данченко, 2008; Матвеева, 2007; Рафикова, 2014), однако появились данные для его переоценки как подражания престижной среднеазиатской посуде (Зеленков, 2019. С. 40–44; Матвеева, 2019. С. 44, 45).
7 В предлагаемой работе поставлена задача охарактеризовать схему историко-культурных процессов в западной части Западной Сибири, поскольку большинство сторонников «сибирской» гипотезы происхождения мадьяр, ориентируясь на них, формируют взгляды, оценки, даже варианты решения этого важного и чувствительного вопроса.
8 Источники. Поскольку мы исходили из историко-лингвистических представлений об урало-сибирской прародине мадьяр, источниками послужили обобщения археологических материалов, сделанные в статьях и монографических трудах, появившиеся в научной литературе за последние четверть века по данному региону (рис. 1). На сегодня выявлено около 130 памятников рубежа III/IV–VIII вв. в лесостепной и подтаежной зонах западной части Западной Сибири, из них в Зауралье известно 75 поселений, в Ишимо-Иртышском регионе – 31 поселение. Для характеристики погребального обряда имеются 261 погребение из 16 могильников. Они несколько менее представительны, чем приуральские материалы, но и давно известные кушнаренковская и караякуповская культуры все еще представлены статистически слабыми выборками по 50-55 захоронений, более массовые данные имеются по ломоватовской (более 500 ед.) и неволинской (около 120) культурам (Иванов, 2015. С. 205, 208).
9

Рис. 1. Карта-схема гипотетической урало-сибирской зоны формирования культуры мадьяр в раннем средневековье. 1 – караякуповская культура; 2 – бакальская культура; 3 – потчевашская культура; 4 – карымский тип памятников. Fig. 1. A schematic map of the hypothetical Ural-Siberian zone of the Magyar culture formation in the early Middle Ages
10 По результатам многоэтапного статистического анализа1 единого массива из 261 погребения эпохи III–VIII вв. (рис. 2) и по индексам коэффициентов сходства верифицировано выделение культурных типов, позволившее говорить о сосуществовании носителей бакальской (102 ед.), карымской (93 ед.) и потчевашской (66 ед.) культур, демонстрирующих динамичную историко-культурную картину в Зауралье. Удалось также синхронизировать их со слоями поселений. Ядро культуры жителей лесостепи Тоболо-Ишимья конца III–VIII вв., оставивших памятники бакальской культуры, состояло из наследия предыдущей эпохи, что проявилось в традициях захоронений, комплексном скотоводческом с присваивающими отраслями хозяйстве, особенностях гончарства. Для контроля над торговыми артериями – реками Исеть и Тобол, по ним с равными интервалами были поставлены крепости. Бакальское население осуществляло стратегию ведения хозяйства в лесостепном ландшафте (Костомаров, Третьяков, 2019), сложившуюся в саргатское время. Расположение и форма городищ обусловлены изгибами террас и пойменных островов (рис. 3, 1, 2). Фортификации имеют разный уровень сложности: от простых однолинейных до трехрядной эшелонированной обороны. Поселения были застроены наземными срубами с подпольями или полуземлянками квадратной формы (рис. 3, 3).
1. Корреспондентным, кластерным и дискриминантным методами (Методику см. Зеленков, 2017).
11

Рис. 2. Результаты статистического анализа раннесредневековых погребений III/IV–VIII вв. Западной Сибири. Шаг 1 формирует представление о расстояниях, возможности сходства, сравниваемых погребений; Шаг 2 организует выборку на группы по сочетанию 142 признаков; Шаг 3 – проверка устойчивости выявленных предыдущим шагом кластеров погребений. Исследованы могильники: Устюг 1, Козловский, Усть-Тара VII, Перейминский, Ревда 5, Красноярский IV, Окунево III, Лихачевский, Викуловское кладбище, Алексеевка 51, Алексеевка 50, Хрипуновский, Черноозерье, Усть-Суерский 1, Ипкульский и Абатский III. Обозначения типов погребений: а – бакальский; б – потчевашский; в – карымский. Fig. 2. Results of statistical analysis of early medieval burials of the 3rd/4th–8th centuries in Western Siberia. Step 1 forms an idea of the distances, the likelihood of similarities, compared burials; Step 2 organizes the sample into groups based on a combination of 142 features; Step 3 includes checking the stability of the clusters of burials identified by the previous step
12

Рис. 3. Поселения и жилища: 1–3 – бакальская культура; 4–6 потчевашская культура. 1, 3 – Усть-Терсюкское 1 городище; 2 – Коловское городище; 4, 6 – Логиновское городище; 5 – Айткулово XIV. Fig. 3. Settlements and dwellings
13 Погребальный обряд формируется на рубеже III–IV вв. и сохраняется вплоть до VIII в. В качестве тенденции для бакальской культуры (рис. 4, 1–3) установлено преобладание малых курганов; два и более погребений под насыпью; неглубокие, узкие или средней ширины ямы овальной формы с отвесными стенками; северная и северо-западная ориентировки погребенных; положение умерших вытянуто на спине, с горшками резной, накольчатой и гребенчатой орнаментации (рис. 5, 1–3) и куском мяса в изголовье; искусственная деформация голов у европеоидного населения; присутствие шкуры (голова и ноги) или туши лошади на перекрытии.
14

Рис. 4. Типичные погребения бакальской (1–3), карымской (4–6) и потчевашской (7–9) культур. Fig. 4. Typical burials of the Bakal (1–3), Karym (4–6) and Potchevash (7–9) cultures
15

Рис. 5. Типы бакальской (1–3), карымской (4–6), потчевашской (7–9) и кушнаренковской (10–14) керамики из Западной Сибири. 1–3, 5, 6 – Козловский; 4, 14 – Усть-Тара 7; 7–9 – Викуловское кладбище; 10, 12 – Устюг 1; 11, 13 – Перейминский. Без масштаба. Fig. 5. Types of Bakal (1–3), Karym (4–6), Potchevash (7–9) and Kushnarenkovo (10–14) pottery from Western Siberia. Not to scale.
16 На сложение бакальской культуры кроме саргатской повлияли позднесарматский мир Приуралья (Турбаслы и Харино) и кочевники Приаралья (Матвеева, Зеленков, 2018. С. 75; Зеленков, 2019; Матвеева, 2019). Об этом свидетельствуют характерные типы ременной гарнитуры и украшений (рис. 6), высокий коэффициент сходства погребального обряда с турбаслинским, а также ряд общих форм гончарных изделий. Появление вещей раннегеральдического стиля в погребениях и слоях поселений указывает на контакты с тюркским миром кочевников. О прямом вторжении номадов в VII–VIII вв. говорят единичные погребения могильников Хрипуновский и Усть-Суерский 1 (Матвеева, 2016). Это могилы на древнем горизонте или впускные в ранние курганы, с юго-западной ориентировкой и оружием, в них отсутствует характерная для региона керамика. Совокупность черт обряда контрастирует с бакальскими и потчевашскими погребениями. В начале тюркской эпохи северная часть лесостепного Зауралья сохраняла установившуюся в Великое переселение народов систему расселения и культурных традиций, а южная остепненная часть, могла быть подконтрольна номадам.
17

Рис. 6. Датирующий инвентарь из погребений бакальской культуры. 1, 2 – У, к. 28, п. 2; 3 – К, п. 91; 4, 10, 31 – У, к. 25, п. 2; 5, 6, 16 – И, к. 25, п. 1; 7 – И, к. 5; 8 – У, к. 35, п. 4; 9, 19 – Р, к. 9, п. 11; 11, 15, 21, 23, 24 – И, к. 4, п. 3; 12 – И, к. 13, п. 1; 13 – П, п. 4; 14 – П, п. 5; 17 – Дуванское погребение; 18 – К, п. 5; 20 – Р, п. 10; 22 – К, п. 34; 26 – П, п. 1; 25, 32–35 – П, п. 6; 27 – Р, к. 6, п. 1; 28 – У, к. 40, п. 2; 29 – У, к. 14 п. 2; 30 – П, п. 8. И – Ипкульский могильник; У – Устюг 1; К – Козловский могильник; Р – Ревда 5; П – Перейминский могильник. Fig. 6. Dating inventory from burials of the Bakal culture
18 На территории подтаежного и таежного Прииртышья со второй половины IV в. установлено распространение памятников карымской культуры (рис. 1). Иной характер трансформации саргатской культуры в данном регионе является следствием увлажнения климата в тайге, что вызвало миграцию сначала «кулайцев» на саровском этапе, а потом продвижение на юг раннесредневекового населения из Нижнего Приобья. Они стали вести прямую торговлю с кочевниками, что привело к милитаризации их культуры, выделению элиты в обществе. Встречаются относительно богатые комплексы инвентаря с поясами позднеримского облика, бронзовыми блюдами и пластинчатыми гривнами. На новую родину ими была перенесена практика строительства компактных городищ с квадратными полуземлянками, которая сохраняется позднее в памятниках потчевашской культуры (рис. 3, 5), приземистая мискообразная посуда с фигурными штампами (рис. 5, 4–6). Присутствие карымской керамики в комплексах бакальского типа и позднее в потчевашских говорит об одновременности проживания носителей разных традиций и влиянии переселенцев на обитателей лесостепи. Появляются синкретичные формы и декоры керамики, имеющие аналогии как в лесостепном, так и таежном гончарстве (рис. 5, 14).
19 Погребальный обряд карымской культуры в ее южном варианте (рис. 4, 4–6) формируется к концу первой половины IV в. и существует до первой половины VI в. Он характеризуется следующими признаками: грунтовые (редко курганные) захоронения, ориентированные точно на север; одиночные, неглубокие овальные, реже прямоугольные ямы; сочетание кремации на стороне и ингумации; берестяные покрытия погребенных; традиция деформации голов. Комплексы вещей состоят из поясов с накладками, пряжек, бус, гривен, зооморфных подвесок, железных ножей и отдельных черепков как в насыпи, так и в заполнении могилы (рис. 7), редко ставили целые сосуды в изголовье.
20

Рис. 7. Датирующий инвентарь из погребений южного варианта карымской культуры. 1 – К, п. 22; 2, 4, 16, 20 – К, п. 12а; 3, 10 – К, п. 26; 5 – К, п. 57; 6 – УТ, к. 17, п. 1; 7, 8 – К, п. 1; 9 – К, п. 31; 11 – УТ, к. 9, п. 1; 12, 17, 19, 23 – УТ, к. 8, п. 1; 13 – К, п. 7; 14 – К, п. 70; 15 – К, п. 48; 18 – УТ, к. 14, п. 1; 21, 22 – К, п. 11; 24 – К, п. 47; 25 – УТ, к. 9, п. 1. К – Козловский могильник; УТ – Усть-Тара 7. Fig. 7. Dating inventory from burials of the southern variant of the Karym culture
21 К середине VI в. в отличие от Притоболья Прииртышье испытывает очередные изменения в направлениях историко-культурных связей, под влиянием которых формируется потчевашская культура. Для нее в VI–VIII вв. характерны биритуализм (ингумация и кремация), подстилки и обертывание в бересту, помещение коробочек с украшениями, орнитоморфные подвески. Прямая преемственность прослежена в формах городищ и жилищ с карымской. На ранних памятниках есть синкретичная посуда с карымскими и потчевашскими элементами (рис. 5, 7–9). Новации состоят в смене моды на пояса, использовании деревянных гробов (рис. 4, 7–9), помещении в погребение частей конской упряжи, в том числе стремян, уникальном зверином стиле (рис. 8, 25–29), северо-западной и западной ориентировке могил. Инвентарь и обряд наглядно демонстрируют влияние культуры ранних тюрков. Вероятно, Прииртышье в VII в. стало одной из периферийных территорий Западно-Тюркского каганата. Неоднократное обнаружение на ряде поселений Северного Казахстана и в кочевнических курганах таежной посуды, как в Бобровском могильнике (Смагулов, 2004. С. 185), подтверждает тесные связи между подтаежным и степным населением.
22

Рис. 8. Датирующий инвентарь из погребений потчевашской культуры. 1, 7, 8 – ОМ, п. IV; 2 – Л, п. 13; 3 – ОМ, п. IX; 4 – Л, п. 3; 6, 9, 24–27 – ОМ, п. XX; 10, 19, 22 – ОМ, п. 1; 11, 12, 18, 20 – ОМ, п. III; 5, 13, 16, 17 – Л, п. 1; 14 – Л, п. 9; 15 – Л, п. 2; 21 – ОМ, п. XVIII; 23 – ВК, п. 2; 28 – ОМ, п. XXI; 29 – ОМ, п. XIX. ОМ – Окуневский могильник; Л – Лихачевский могильник; ВК – Викуловское кладбище. Fig. 8. Dating inventory from the burials of the Potchevash culture
23 Дискуссия. Сложение культурного комплекса средневекового населения Западной Сибири началось с распада культурного единства и структуры саргатского общества в конце III в., поэтому следует установить, какие компоненты новых культур унаследованы, какие заимствованы, под влиянием каких факторов. В конце III – начале IV в. завоевания гуннов и аридизация привели к нестабильности ситуацию в евразийских степях, вследствие чего в отношениях населения саргатской культуры с территориями Урала и Средней Азии возник кризис, а ее элита была втянута в междоусобные войны (Корякова, 1988; Матвеева, 2018. С. 150–151). Исходя из мозаичности историко-культурной картины в западной части Западной Сибири в эпоху раннего средневековья вследствие разного состава субстратных и суперстратных компонентов, мы полагаем, что ни о какой единой «угорской ойкумене» здесь не может идти речи. В степь и на север лесостепи перемещались группы населения разного происхождения. Имели место гетерогенность всех социумов и высокая динамичность культурных процессов, протекавших вплоть до конца VIII в.
24 Идея об исходе мадьяр в эпоху Великого переселения народов устойчиво держалась за счет угорской интерпретации населения саргатской культуры, занимавшей всю лесостепь и распавшейся на рубеже III–IV вв. Лакуну в пять веков, вплоть до IX в. – времени появления письменных данных о пребывании мадьяр, не удалось заполнить фактами в ее пользу, а также найти компоненты саргатского происхождения в лесостепи и степи Восточной Европы. Полиэтничность населения и иранские корни культуры элиты (Матвеева, 2000. С. 286–291) не отменяют возможности проживания протомадьярских групп в саргатской среде, однако не позволяют решать проблему западносибирской прародины столь прямолинейно. И хотя отток на запад имел место, например, гороховские группы переместились в земли сарматов в IV–III вв. до н.э. и образовали отдельный анклав в Месягутовской лесостепи (Савельев, 2007. С. 181; Малашев, Мошкова, 2010. С. 52; Матвеева, 2017. С. 109), они только как один из компонентов могли участвовать в средневековом культурогенезе. Миграционный импульс, отмеченный новациями в неволинской культуре бродовской стадии, относится к IV–V вв. (Голдина, 2004. С. 268), когда саргатская культура уже перестала существовать. Он связан с движением позднесарматских групп под воздействием политических и миграционных факторов, что также проявилось и в бакальской культуре.
25 Следовательно, рассматривать в контексте формирования культуры мадьяр следует несколько археологических культур. Гипотеза об участии в ее генезисе носителей караякуповской, кушнаренковской, поломской, ломоватовской, неволинской культур (Белавин и др., 2009) аргументировалась статистическим анализом погребений и общностью форм инвентаря (Иванов, 1999. С. 205). Но отметим, что нуждается в детализации состав сравниваемых признаков, поскольку в базу данных введены общие категории (такие, как наличие оружия, упряжи и т.п.), имеющие эпохальный характер. Так, если сравнить с обрядом венгров X в. кушнаренковские памятники, то мы не обнаружим генетической связи, поскольку кушнаренковские погребения имеют северную ориентировку и расположение лошади вне могилы (Комар, 2018. С. 79). Кроме того, оригинальная по своим кувшинным формам и фигурно-штамповому орнаменту лощеная тонкостенная керамика кушнаренковского типа (рис. 5, 10–14) не имеет корреляции с каким-либо своеобразным обрядом и бытом, что подразумевалось при выделении таких памятников в культуру. На всех поселениях и могильниках Приуралья такая керамика залегает совместно с турбаслинской, бахмутинской или караякуповской, не группируясь с каким-либо типом погребений (Мажитов, 1977. С. 62, 72; Казаков, 1981. С. 133). Она всегда малочисленна, а на поселениях еще и значительно меньше по размерам, чем караякуповская (Иванов, 1999. С. 50), т.е. столовая для престижного потребления, изготовленная по импортным образцам. В зауральских памятниках обнаруживается такая же картина (Зеленков, 2019).
26 Палеоантропологические источники из Приуралья позволяют связывать с мадьярским населением носителей караякуповской культуры (Газимзянов, 2018. С. 70). Обобщая данные по Западной Сибири, А.Н. Багашев (2017. С. 253–266) определяет зауральские и приуральские популяции средневековья как существенно отличающиеся от западносибирских более выраженным европеоидным обликом. Он считает, что саргатское население было только небольшим субстратом средневековых популяций, конкретно, могло участвовать в сложении ломоватовской культуры Прикамья (Багашев, 2017. С. 259, 264).
27 Корпус генетических данных еще не велик, но одно из исследований, проведенных в согласии с гипотетической языковой и исторической картинами формирования мадьяр для ее верификации, определило специфический маркер, указывающий на связи венгров Карпатской котловины с западносибирскими популяциями (Post et al., 2019. P. 6). Сравнительно-генетическое исследование костного материала из памятников Уелги, Бояново, Сухой Лог, Бартым, Броды, Большие Тиганы, Новинки с предполагаемой территории исхода мадьяр показало значительное сходство в ДНК популяций между собой (кроме Новинок), но в пределах общего кластера они оказались удалены от древневенгерских, имеющих более сложный состав и тяготеющих к кавказским и казахстанским группам (Szifert et al., 2018. P. 202–216. Fig. 3, 5). Недостаток скелетного материала из захоронений предшествующего мадьярской миграции времени по-прежнему не дает возможности более четко очертить район предполагаемого этногенеза и оставляет вопрос в широких территориальных границах, определенных по археологическим данным.
28 Важны для нашей темы открытие и анализ собственно древневенгерских комплексов в рамках Субботцевского горизонта (Орлов, 2001; Приходнюк, 2001. С. 101-106; Тюрк, 2018), обнаружение «венгерских» костюмно-оружейных комплексов в пензенских могильниках, аргументация разнопричинности их формирования (Klima, 2018. С. 142, 143; Зеленцова, 2017. С. 144; 2018. С. 298). На основе анализа исторических и археологических данных IX в. предложена ценная гипотеза о том, что сложение комплексов типа Субботцев произошло под влиянием агафоновских (прикамских), салтовских, сросткинских и согдийских традиций, позволяющая обратить внимание на Приаралье, Прииртышье, и особенно Южное Зауралье как потенциальный центр этих взаимодействий (Комар, 2018. С. 34, 49, 193). Однако на Урале памятники, непосредственно предшествующие времени миграции мадьяр, не известны, но доказано, что могильники Уелги, Синеглазово, Наровчатский с элементами «венгерской» торевтики оставлены родственным субботцевскому населением (Боталов 2018. С. 85; Комар, 2018. С. 199). Принимая во внимание начало движения кимаков на запад в последней трети VIII в., сложение комплекса материальной культуры субботцевского типа А.В. Комар обоснованно предлагает искать в треугольнике: Восточное Приаралье на юго-западе, степное Зауралье на севере и долина Иртыша на востоке (Комар, 2018. С. 202). На этой основе считаем вероятным образование на данной территории воинского формирования из угро-язычных родственных групп, представленных элитой с особой культурой престижного потребления их носителей.
29 Роль тюркских этнических элементов, участвовавших в формировании мадьяр, велика, но детальное рассмотрение получил только западный, хазарский, вклад. Проблема конкретизации восточных импульсов ставится не впервые, но нуждается в рассмотрении на новых фактах о связях со степными тюркскими политиями. Мы придерживаемся версии, что булгарско-мадьярские этно-лингво-культурные контакты начались рано, продолжались длительно и отразились в многокомпонентности караякуповских памятников VII–X вв., Танкеевского некрополя IX в., в котором присутствует керамика ряда археологических культур (Могильников, 1994; Боталов, 2009. С. 519–568. Егоров, 2013. С. 50; Матвеева, 2016. С. 220). Широко известно, что среднеазиатские кочевники переходили на летовки на севере по долинам Иртыша, Ишима, Тобола и Тургайской ложбине, достигая западносибирской лесостепи и Южного Зауралья (Направления…, 1980), поэтому утверждение лингвистов о переходе к номадизму мадьяр под влиянием тюркских кочевых элит вполне коррелирует с другими данными. На наш взгляд, в период до VIII в. можно говорить только о субстратных группах, а окончательное формирование мадьярского этноса предполагать уже в Уральском регионе около рубежа VIII–IX вв. Несмотря на переселения народов в середине I тыс. н.э., антропологи О.Е. Пошехонова, А.В. Зубова и А.В. Слепцова (2016. С. 119) видят преемственность с саргатским населением и влияние кочевников Казахстана и Приуралья на население бакальской культуры, а в более поздних популяциях Тоболо-Ишимья европеоидный морфотип фиксируют только как примесь, основным элементом считают западносибирский низколицый монголоидный комплекс.
30 Итак, на разных группах источников показано, что процессы раннего железного века и средневековья существенно отличались. Уводить вглубь веков процессы сложения известных ныне народов и переоценивать их сходство не стоит. Западносибирские группы, несомненно, повлияли на раннесредневековый культурогенез в Приуралье и как ряд компонентов оказались включены в мадьярский этногенез. Полагаем, что актуальным становится сравнение памятников VI – первой половины VIII в. Урала и Сибири: бакальской культуры лесостепного Тоболо-Ишимья, потчевашской лесостепного и южнотаежного Ишимо-Иртышья, караякуповской Южного Урала, создание модели исхода объединенного воинского формирования в VIII–IX вв., в результате которого начал формироваться мадьярский этнос, характеризуемый не только этнонимом, но и политической организацией «Семь Мадьяр», как теперь и предлагает В.А. Иванов (2018. С. 107, 108). Такая модель должна предусматривать отождествление основных элементов культуры начального этапа этногенеза (хозяйство, погребальный обряд, верования, искусство) с конкретными характеристиками археологических культур. Этнокультурные трансформации Урало-Сибирского региона прошли несколько этапов: при участии поздних сарматов и гуннов в эпоху Великого переселения народов, а затем конгломерата таежных групп и номадов степи в тюркский период. На этой основе считаем, что следует определить, в какой из этих периодов началось формирование культурного ядра Дентумогер (Dentumoger/Hetumoger) – легендарной прародины венгров до их переселения на Карпаты в конце IX в. (предположительно, это территория Предуралья и Поволжья).
31 Следовательно, объяснять механизм мадьярского культурогенеза будет логичнее с точки зрения конструктивистского подхода, предполагая, что в разные моменты преобладали те или иные тенденции. Так, даже временное расселение в границах Западно-Тюркского каганата или Волжской Булгарии, Хазарии могло сопровождаться значительной аккультурацией под влиянием господствующей культуры. Многовековая длительность сложения этноса совсем не обязательна. Если такой процесс понимать как продукт деятельности элиты, как результат сплочения ею масс в борьбе за ресурсы и культурные ценности (Тишков, 2003. С. 105, 112–114), тогда интеграция под влиянием общих интересов могла произойти и за несколько десятилетий. В итоге предлагаем обратить внимание на верификацию гипотезы об относительно быстром формировании мадьяр под влиянием внешнеполитических факторов.
32 Работа подготовлена при финансовой поддержке РФФИ, научные проекты № 19-59-23006, 19-39-90009, и Фонда «За русский язык и культуру» Венгрии.

References

1. Migration routes and stock watering types // Khozyaystvo kazakhov na rubezhe XIX–XX vekov [Kazakh economy at the turn of the 19th and 20th centuries]. Alma-Ata: Nauka, 1980, pp. 74–77. (In Russ.)

2. Bagashev A.N., 2017. Antropologiya Zapadnoy Sibiri [Anthropology of Western Siberia]. Novosibirsk: Nauka. 408 p.

3. Belavin A.M., Ivanov V.A., Krylasova N.B., 2009. Ugry Predural'ya v drevnosti i srednie veka [Ugrians of the Cis-Urals in the antiquity and the Middle Ages]. Ufa. 282 p.

4. Borzunov V.A., Chemyakin Yu.P., 2013. The Karym sites of the Ob taiga region: history of studies, chronology and location // Vestnik arkheologii, antropologii i etnografii [Archaeology, Anthropology and Ethnology Bulletin], 1, pp. 34–46. (In Russ.)

5. Borzunov V.A., Chemyakin Yu.P., 2015. Material complex and the issue of dating the Karym period of the Ob taiga region // Vestnik arkheologii, antropologii i etnografii [Archaeology, Anthropology and Ethnology Bulletin], 3 (30), pp. 51–60. (In Russ.)

6. Botalov S.G., 2009. Gunny i tyurki (istoriko-arkheologicheskaya rekonstruktsiya) [Huns and Turks (historical and archaeological reconstruction)]. Chelyabinsk: Rifey. 672 p.

7. Botalov S.G., 2013. Ethnic and cultural situation in the steppes of the Ural region and Kazakhstan during the Middle Ages in the light of new archaeological findings // Etnicheskie vzaimodeystviya na Yuzhnom Urale [Ethnic interaction in the Southern Urals]. A.D. Tairov, N.O. Ivanova, eds. Chelyabinsk: Rifey, pp. 201–207. (In Russ.)

8. Botalov S.G., 2018. New materials of research on the Uelga burial complex // III-y Mezhdunarodnyy mad'yarskiy simpozium [The 3rd International Magyar symposium]. Turk Attila, A.S. Zelenkov, eds. Budapesht, pp. 47–63. (In Russ.)

9. Botalov S.G., 2019. The Trans-Urals oecumene in the Middle Ages // Arkheologiya evraziyskikh stepey [Archaeology of the Eurasian steppes], 6, pp. 138–159. (In Russ.)

10. Chernetsov V.N., 1958. The Lower Ob region in the 1st millennium BC // Moshinskaya V.I., Chernetsov V.N., Zolotareva I.M., Smirnov A.P. Kul'tura drevnikh plemen Priural'ya i Zapadnoy Sibiri [Culture of the ancient tribes of the Urals and Western Siberia]. Moscow: Izdatel'stvo AN SSSR, pp. 136–245. (Materialy i issledovaniya po arkheologii SSSR, 58). (In Russ.)

11. Danchenko E.M., 2008. On the characteristics of historical and cultural situation in the Middle Irtysh region at the turn of the early Iron Age and the Middle Ages // Problemy bakal'skoy kul'tury [Issues of the Bakal culture]. S.G. Botalov, ed. Chelyabinsk: Rifey, pp. 45–60. (In Russ.)

12. Egorov N.I., 2013. Problems of ethnic and cultural identification of the medieval antiquities from the Urals and Volga regions: Finno-Ugric or Oghur? // II-y Mezhdunarodnyy Mad'yarskiy simpozium [The 2nd International Magyar symposium]. S.G. Botalov, N.O. Ivanova, eds. Chelyabinsk: Rifey, pp. 47–70. (In Russ.)

13. Elagin V.S., Molodin V.I., 1991. Baraba v nachale I tysyacheletiya n.e. [Baraba in the early 1st millennium BC]. Novosibirsk: Nauka. 126 p.

14. Fedorova N.V., Zykov A.P., Morozov V.M., Terekhova L.M., 1991. The Surgut area of the Ob region in the Middle Ages // Voprosy arkheologii Urala [Issues of the Urals archaeology], 20. Ekaterinburg, pp. 126–145. (In Russ.)

15. Fodor I., 2015. Vengry: drevnyaya istoriya i obretenie rodiny [Hungarians: ancient history and acquisition of the homeland]. Perm' Zebra. 132 p.

16. Gazimzyanov I.R., 2018. The anthropological aspect of the ancient Hungarians // Arkheologiya evraziyskikh stepey [Archaeology of the Eurasian steppes], 6. C. 66–72. (In Russ.)

17. Gening V.F., Koryakova L.N., Ovchinnikova B.B., Fedorova N.V., 1970. The Iron Age sites of the Omsk area of the Irtysh region // Problemy khronologii i kul'turnoy prinadlezhnosti arkheologicheskikh pamyatnikov Zapadnoy Sibiri [Issues of the chronology and cultural attribution of archaeological sites in Western Siberia]. V.I. Matyushchenko, ed. Tomsk: Izdatel'stvo Tomskogo universiteta, pp. 204–215. (In Russ.)

18. Goldina R.D., 2004. Drevnyaya i srednevekovaya istoriya udmurtskogo naroda [Ancient and medieval history of the Udmurt people]. Izhevsk: Udmurtskiy universitet. 420 p.

19. Goldina R.D., Vodolago N.V., 1990. Mogil'niki nevolinskoy kul'tury v Priural'e [The Nevolino culture burial grounds in the Cis-Urals]. Irkutsk: Izdatel'stvo Irkutskogo universiteta. 175 p.

20. Gyoni G., 2008. Hungarian Traces in Place-Names in Bashkiria. Acta Ethnographica Hungarica, 53, pp. 279–304.

21. Gyoni G., 2019. A magyarsag hajnalan. Budapest: Magyar Tudomanyos Akademia, Bolcseszettudomanyi Kutatokozpont. 280 p.

22. Ivanov V.A., 1999. Drevnie ugro-mad'yary v Vostochnoy Evrope [Ancient Ugro-Magyars in Eastern Europe]. Ufa: Gilem. 123 p.

23. Ivanov V.A., 2008. Can the genetic connection between the Kushnarenkovo, Karayakupovo and Nevolino cultures be traced? // Problemy bakal'skoy kul'tury [Issues of the Bakal culture]. S.G. Botalov, ed. Chelyabinsk: Rifey, pp. 96–97. (In Russ.)

24. Ivanov V.A., 2015. Ugrians of the Cis-Urals: expanding the topic // Povolzhskaya arkheologiya [The Volga River region archaeology], 4 (14), pp. 201–220. (In Russ.)

25. Ivanov V.A., 2018. Morphological features, chronological and geographical borders of Magna Hungaria in Eastern Europe // Arkheologiya evraziyskikh stepey [Archaeology of the Eurasian steppes], 6, pp. 105–111. (In Russ.)

26. Kazakov E.P., 1981. The Kushnarenkovo sites of the Lower Kama region // Ob istoricheskikh pamyatnikakh po dolinam Kamy i Beloy [On the historical sites in the Kama and Belaya river valleys]. A.Kh. Khalikov, ed. Kazan': Institut yazyka, literatury i istorii, pp. 115–135. (In Russ.)

27. Kazakov E.P., 2007. Volzhskie bolgary, ugry i finny v IV–XIV vekakh: problemy vzaimodeystviya [The Volga Bulgarians, Ugrians and Finns in the 4th–14th centuries: problems of interaction]. Kazan': Institut istorii Akademii nauk Respubliki Tatarstan. 208 p.

28. Khalikova E.A., 1976. Trans-Ural origins of the proto-Hungarian culture // Etnokul'turnye svyazi naseleniya Urala i Povolzh'ya s Sibir'yu, Sredney Aziey i Kazakhstanom v epokhu zheleza [Ethnic and cultural links of the population of the Urals and Volga region with Siberia, Central Asia and Kazakhstan in the Iron Age]. Ufa: Bashkirskiy gosudarstvennyy universitet, pp. 52–53. (In Russ.)

29. Khaydu P., 1985. Ural'skie yazyki i narody [Uralic languages and peoples íàðîäû]. Moscow: Progress. 430 p.

30. Khelimskiy E.A., 1982. Drevneyshie vengersko-samodiyskie yazykovye paralleli [The earliest Hungarian-Samoyedic language parallels]. Moscow: Nauka. 164 p.

31. Khisamitdinova F.G., 1988. Ugric substrate toponyms ending in “-sh/-s” in Bashkiria // Problemy drevnikh ugrov na Yuzhnom Urale [Issues of ancient Ugrians in the Southern Urals]. A.Kh. Pshenichnyuk, ed. Ufa, pp. 102–112. (In Russ.)

32. Klima L., 2018. Eastern religious motifs on the belt mounts of the Subotsi group, Kusnarenkovo culture and Lomovatovo culture. Arkheologiya evraziyskikh stepey [Archaeology of the Eurasian steppes], 6, pp. 136–149.

33. Komar A.V., 2018. Istoriya i arkheologiya drevnikh mad'yar v epokhu migratsii [History and archaeology of the ancient Magyar people in the Migration period]. Budapesht: Martin Opitz Kiado. 425 p.

34. Konikov B.A., 2007. Omskoe Priirtysh'e v rannem i razvitom Srednevekov'e [The Omsk area of the Irtysh region in the early and high Middle Ages]. Omsk: Omskiy gosudarstvennyy pedagogicheskiy universitet. 466 p.

35. Koryakova L.N., 1988. Ranniy zheleznyy vek Zaural'ya i Zapadnoy Sibiri (sargatskaya kul'tura) [The early Iron Age in the Trans-Urals and Western Siberia (Sargat culture)]. Sverdlovsk: Izdatel'stvo Ural'skogo universiteta. 240 p.

36. Koryakova L.N., 1994. Notes on the Ugric ethnic genesis in the context of interaction between Trans-Ural and Western Siberian archaeological cultures // Problemy istorii, filologii, kul'tury [Journal of Historical, Philological and Cultural Studies], 1, pp. 6–15. (In Russ.)

37. Kosarev M.F., 1991. Drevnyaya istoriya Zapadnoy Sibiri: chelovek i prirodnaya sreda [Ancient history of Western Siberia: man and the environment]. Moscow: Nauka. 302 p.

38. Kostomarov V.M., Tret'yakov E.A., 2019. Structure of settling of the early medieval communities in the Trans-Urals // Vestnik arkheologii, antropologii i etnografii [Archaeology, Anthropology and Ethnology Bulletin], 4 (47), pp. 81–92. (In Russ.)

39. Kristo G., 1996. Hungarian History in the Ninth Century. Szeged: Szegedi Ko?ze?pkora?sz Mu?hely. 232 p.

40. Kuleshov V.S., 2017. Ugric society in the 5th–15th centuries: a model of sacral economy, archaeological attribution and the issue of ethnic attribution // Trudy Kamskoy arkheologo-etnograficheskoy ekspeditsii [Transactions of the Kama archaeological and ethnological expedition], XII. Perm': Permskiy gosudarstvennyy gumanitarno-pedagogicheskiy. universitet, pp. 74–89. (In Russ.)

41. Laszlo G., 1978. A «kettos honfoglalas». Budapest: Magveto Kiado. 215 p.

42. Malashev V.Yu., Moshkova M.G., 2010. The formation of the late Sarmat culture (to the problem statement) // Materialy seminara Tsentra izucheniya istorii i kul'tury sarmatov [Proceedings of the symposium of the Centre for Sarmat history and culture studies], III. Stanovlenie i razvitie pozdnesarmatskoy kul'tury [The formation and development of the late Sarmatian culture]. Volgograd: Izdatel'stvo Volgogradskogo gosudarstvennogo universiteta, pp. 37–56. (In Russ.)

43. Matveev A.K., 1961. Ancient Urals toponymy and its origins // Voprosy arkheologii Urala [Issues of the Ural archaeology], 1. Sverdlovsk: Ural'skiy gosudarstvennyy universitet, pp. 133–141. (In Russ.)

44. Matveeva N.P., 2000. Sotsial'no-ekonomicheskie struktury naseleniya Zapadnoy Sibiri v rannem zheleznom veke [Social and economic patterns of Western Siberian population in the early Iron Age]. Novosibirsk: Nauka. 400 p.

45. Matveeva N.P., 2007. Formation of the Kushnarenkovo complexes in the Trans-Urals // AB ORIGINE, 1. Tyumen', pp. 63–75. (In Russ.)

46. Matveeva N.P., 2012. Kozlovskiy mogil'nik epokhi Velikogo pereseleniya narodov [The Kozlov Mys burial ground of the Migration period]. Tyumen': Izdatel'stvo Tyumenskogo gosudarstvennogo universiteta. 178 p.

47. Matveeva N.P., 2016. Zapadnaya Sibir' v epokhu Velikogo pereseleniya narodov [Western Siberia during the Migration period]. Tyumen': Izdatel'stvo Tyumenskogo gosudarstvennogo universiteta. 267 p.

48. Matveeva N.P., 2017. Pre-Magyar hypothesis of the Sargat culture attribution: pro et contra // Novoe v issledovaniyakh rannego zheleznogo veka Evrazii: problemy, otkrytiya, metodiki: tezisy dokladov [New findings in studying the early Iron Age Eurasia: issues, discoveries, methods: Abstracts]. A.A. Malyshev, ed. Moscow: IA RAN, pp. 107–109. (In Russ.)

49. Matveeva N.P., 2018. On the migration from Western Siberia to Europe in the early Iron Age and the Migration period // Arkheologiya evraziyskikh stepey [Archaeology of the Eurasian steppes], 6, pp. 150–156. (In Russ.)

50. Matveeva N.P., 2019. Some issues of studying the medieval archaeology of the Cis-Ural and Trans-Ural forest-steppe zones in the context of Magyar genesis // AB ORIGINE, 11. Tyumen', pp. 44–61. (In Russ.)

51. Matveeva N.P., Zelenkov A.S., 2018. On Western Siberian invasions in the Cis-Urals during the Migration period // Vestnik Permskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya: Istoriya [Perm State University Bulletin. Series: History], 1, pp. 71–85. (In Russ.)

52. Matyushchenko V.I., 1991. On the affiliation of the Sargat population with the so-called “Scythian-Siberian cultural and historical unity” // Problemy izucheniya sargatskoy kul'tury [Issues of the Sargat culture studies]. Omsk: Omskiy gosudarstvennyy universitet, pp. 14–16. (In Russ.)

53. Matyushchenko V.I., Tataurova L.V., 1997. Mogil'nik Sidorovka v Omskom Priirtysh'e [The Sidorovka burial ground in the Omsk area of the Irtysh region]. Novosibirsk: Nauka. 198 p.

54. Mazhitov N.A., 1977. Yuzhnyy Ural v VII–XIV vv. [The Southern Urals in the 7th–14th centuries]. Moscow: Nauka. 240 p.

55. Mogil'nikov V.A., 1987. Ugric and Samoyedic people of the Urals and Western Siberia // Finno-ugry i balty v epokhu srednevekov'ya [Finno-Ugric and Baltic people in the Middle Ages]. V.V. Sedov, eds. Moscow: Nauka, pp. 163–235. (Arkheologiya SSSR). (In Russ.)

56. Mogil'nikov V.A., 1994. On the genesis of the Ugric ethnic and cultural community // Finno-ugrovedenie [Finno-Ugric Studies], 1, pp. 61–68. (In Russ.)

57. Moravcsik G., 1914. A csodaszarvas mondaja a bizanci iroknal. Egyetemes Philogiai Kozlony, 38, pp. 280–292.

58. Moshinskaya V.I., 1953. The Potchevash fortified settlement and mounds (to the issue of the Potchevash culture) // Chernetsov V.N., Moshinskaya V.I., Talitskaya I.A. Drevnyaya istoriya Nizhnego Priob'ya [The early history of the Lower Ob region]. Moscow: Izdatel'stvo AN SSSR, pp. 189–220. (Materialy i issledovaniya po arkheologii SSSR, 35). (In Russ.)

59. Napol'skikh V.V., 1997. Vvedenie v istoricheskuyu uralistiku [Introduction to the Ural history studies]. Izhevsk: Udmurtskiy institut istorii, yazyka i literatury. 268 p.

60. Orlov R.S., 2001. Culture of the non-Slavic people of Ukraine in the 4th–8th centuries. ²stor³ya ukra¿ns'ko¿ kul'turi [History of the Ukrainian Culture], 1. P.P. Tolochko, ed. Ki¿v: Naukova dumka, pp. 991–1007. (In Ukrainian).

61. Ovchinnikova B.B., D'eni G., 2008. Protovengry na Urale v trudakh rossiyskikh i vengerskikh issledovateley [Russian and Hungarian studies on the Proto-Hungarians in the Urals]. Ekaterinburg: Izdatel'stvo Ural'skogo gosudarstvennogo universiteta. 190 p.

62. Poshekhonova O.E., Zubova A.V., Sleptsova A.V., 2016. Craniometry and odontology of the early medieval population of the Tobol region based on the material from the Ustyug-1 burial ground // Vestnik arkheologii, antropologii i etnografii [Archaeology, Anthropology and Ethnology Bulletin], 4 (35), pp. 110–122. (In Russ.)

63. Post H., Nemeth E., Klima L., Flores R., Feher N., Turk A., Szekely G., Sahakyan H., Mondal M., Montinaro F., Karmin M., Saag L., Yunusbayev B., Knusnutdinova E., Metspalu E., Villems R., Tanbets K., Rootsi S., 2019. Y-chromosomal connections between Hungarians and geographically distant populations of the Ural mountain region and West Siberia (Electronic resource). Nature. Scientific reports, 9. URL: https://www.nature.com/articles/s41598-019-44272-6.

64. Prikhodnyuk O.M., 2001. Stepove naselennya Ukra¿ni ta skh³dn³ slov'yani (druga polovina ² tis. n.e.) [Population of the Ukrainian steppe and Eastern Slavic people (the second half of the 1st millennium AD)]. Ki¿v: Prut. 284 p.

65. Rafikova T.N., 2011. Bakal'skaya kul'tura lesostepnogo i podtaezhnogo Tobolo-Ishim'ya: avtoreferat dissertatsii … kandidata istoricheskikh nauk [The Bakal culture of the Tobol-Ishim forest-steppe and pre-taiga regions: an author’s abstract of the Doctoral thesis in History]. Tyumen'. 19 p.

66. Rafikova T.N., 2014. Kushnarenkovo and Karayakupovo complexes of the forest-steppe Trans-Urals // Voprosy istorii Sibiri [Issues of the Siberian history], 9. Omsk: Omskiy gosudarstvennyy pedagogicheskiy universitet, pp. 111–118. (In Russ.)

67. Sal'nikov K.V., 1956. Ancient Iset settlements // Sovetskaya arkheologiya [Soviet archaeology], 25, pp. 189–214. (In Russ.)

68. Savel'ev N.S., 2007. Mesyagutovskaya lesostep' v epokhu rannego zheleza [Mesyagutovo forest-steppe in the early Iron Age]. Ufa: Gilem. 260 p.

69. Skandakov I.E., Danchenko E.M., 1999. The Ust-Tara VII mound cemetery of the southern taiga Irtysh region // Gumanitarnoe znanie. Seriya «Preemstvennost'»: ezhegodnik [Humanitarian knowledge. Series “Heritage”: Yearbook], 3. Omsk: Izdatel'stvo Omskogo gosudarstvennogo pedagogicheskogo universiteta, pp. 160–186. (In Russ.)

70. Smagulov T.N., 2004. A new Potchevash settlement on Kyzyl-Kak Lake // Traditsionnye kul'tury i obshchestva Severnoy Azii [Traditional cultures and societies of Northern Asia]. V.V. Bobrov, ed. Kemerovo, pp. 183–186. (In Russ.)

71. Sokolova Z.P., 1975. On the formation of the ethnographic and territorial groups among Ugric peoples of the Ob region // Etnogenez i etnicheskaya istoriya narodov Severa [Ethnic genesis and ethnic history of the peoples of the North]. I.S. Gurvich, ed. Moscow: Nauka, pp. 186–210. (In Russ.)

72. Szifert B., Csakyova V., Stegmar B., Gerber D., Egyed B., Botalov S., Goldina R., Danich A., Turk A., Mende B., Szecsenyi-Nagy A., 2018. Material genetic composition of Early Medieval (6–10 centuries AD) populations lived in the Cis- and Trans-Urals and Volga-Kama regions. Arkheologiya evraziyskikh stepey [Archaeology of the Eurasian steppes], 6, pp. 202–222.

73. Szucs J., 1992. A magyar nemzeti tudat kialakulasa. Szeged: Jo?zsef Attila Tudoma?nyegyetem. 330 p.

74. Tishkov V.A., 2003. Rekviem po etnosu [Requiem for ethnos]. Moscow: Nauka. 544 p.

75. Tot T., 1970. The earliest periods of the proto-Hungarian genesis // Voprosy antropologii [Issues of anthropology], 36, pp. 146–160. (In Russ.)

76. Tyurk A., 2016. Opportunities and prospects of archaeological studies in the early Ugric-Magyar history // Arkheologicheskoe nasledie Urala: ot pervykh otkrytiy k fundamental'nomu nauchnomu znaniyu [The Urals archaeological heritage: from first findings to the fundamental scientific knowledge]. E.M. Chernykh, ed. Izhevsk: Udmurtskiy gosudarstvennyy universitet, pp. 268–272. (In Russ.)

77. Tyurk A., 2018. Eastern origins of the ancient Hungarian culture of the 10th century and medieval archaeology of Eastern Europe // Drevnosti. Issledovaniya. Problemy [Antiquities. Studies. Problems]. V.S. Sinika, R.A. Rabinovich, eds. Kishinev; Tiraspol', pp. 423–433. (In Russ.)

78. Viktorova V.D., Morozov V.M., 1993. The Middle Trans-Urals in the late Iron Age // Kochevniki Uralo-Kazakhstanskikh stepey [Nomads of the Ural and Kazakhstan steppes]. Ekaterinburg: Ural'skiy gosudarstvennyy universitet, pp. 174–178. (In Russ.)

79. Zelenkov A.S., 2017. Statistical analysis of the early medieval burials of the Trans-Ural forest-steppe and sub-taiga areas // Trudy V (XXI) Vserossiyskogo arkheologicheskogo s"ezda v Barnaule – Belokurikhe [Works of the V (XXI) All-Russian archaeological congress in Barnaul–Belokurikha], vol. II. A.P. Derevyanko, A.A. Tishkin, eds. Barnaul: Izdatel'stvo Altayskogo gosudarstvennogo universiteta, pp. 170–174. (In Russ.)

80. Zelenkov A.S., 2019. On the pseudo-Kushnarenkovo pottery status in the context of the early medieval archaeology of Western Siberia // AB ORIGINE, 11. Tyumen', pp. 24–44. (In Russ.)

81. Zelentsova O.V., 2017. “Hungarian trace” or the trace of Hungarians in the Middle-Tsna Mordva burial grounds // Trudy V (XXI) Vserossiyskogo arkheologicheskogo s"ezda v Barnaule – Belokurikhe [Works of the V (XXI) All-Russian archaeological congress in Barnaul–Belokurikha], vol. II. A.P. Derevyanko, A.A. Tishkin, eds. Barnaul: Izdatel'stvo Altayskogo gosudarstvennogo universiteta, pp. 413–414. (In Russ.)

82. Zelentsova O.V., 2018. Belt sets of the “Hungarian” type from the Volga Finn cemeteries in the Volga right bank // III-y Mezhdunarodnyy mad'yarskiy simpozium [The 3rd International Magyar symposium]. Turk Attila, A.S. Zelenkov, eds. Budapesht, pp. 279–305. (In Russ.)

83. Zykov A.P., 2012. Barsova Gora: ocherki arkheologii Surgutskogo Priob'ya. Srednevekov'e [Barsova Gora: studies on the archaeology of the Surgut area of the Ob region. The Middle Ages]. Ekaterinburg: Ural'skiy rabochiy. 232 p.

Comments

No posts found

Write a review
Translate